Канун дня всех святых

Наверное, на полотне ничего не изменилось. Или нет? Неужели лицо было опущено так низко? Или все же чуть приподнято и теперь рассматривало комнату?

Может, он не правильно оценил ракурс? Конечно, все дело в угле зрения. Но сказать "рассматривало" было бы слишком сильно, лицо не рассматривало оно просто тупо пялилось в нее. То, что он посчитал недоуменным выражением, обернулось простым отсутствием смысла.

Ему вспомнилась фраза Джонатана - "повелитель мира и заблудившийся дурачок одновременно". Протянутая рука больше не казалась властно удерживающей внимание аудитории, скорее она тянула слушателей за собой, буквально завораживая. Она подтягивала их к себе, и дальше, за себя; тень от фигуры на скале была уже не тенью, а мраком ущелья, отверстого в бездну, ущелья, зиявшего коридором между двух скал. Туда утягивалась фигура, парящая на своей призрачной платформе; той же силой втягивались туда и склоненные перед ней спины. Скопище крылатых жуков собиралось взлететь и исчезнуть в этой щели, в этом длинном коридоре. А лицо, которое пялилось на них и поверх них, было действительно лицом слабоумного. Ричард с досадой подумал: "Надо же было этой старухе наболтать!" Любую картину можно рассматривать под разными углами.

Правда, не так уж часто она от этого превращается в совершенно другое полотно: пустое и примитивное лицо в серых сумерках склонилось над жучиными спинами, в которых только и отражается солнце; пустые и примитивные, тянутся к лицу тысячи насекомых; а за ними узкий коридор намекает на некое огромное расстояние, куда готовится перелететь собрание вместе со своим предводителем. Но можно было заметить и еще кое-что. Лицо было вовсе не настоящим лицом - не пародия, но личина чего-то скрытого и повернутого не к миру людей. Теперь это лицо настолько же отличалось от того, которое они разглядывали несколько минут назад, насколько само оно отличалось от спин других насекомых под ним.

Все уже давно молчали, но теперь заговорили одновременно. Ричард в отчаянии произнес:

- Зато какие превосходные краски.

Бетти сказала:

- О Джон, ну зачем ты?

Джонатан сказал:

- Это все фокусы здешнего освещения. Не плачь, Бетти. Сделаю что-нибудь еще.

Леди Уоллингфорд сказала:

- Не смеем задерживать вас, мистер Дрейтон. Если это все серьезно, значит, у нас с вами мало общего.

Если нет, то я не рассчитывала на подобные потрясения.

Идем, Бетти. Моя дочь напишет вам, мистер Дрейтон.

- Какая нелепость, - сказал Джонатан. - Спросите мистера Фанивэла, он скажет вам, что никаких жуков на картине не было и в помине, пока вы не наговорили нам всего этого. Мне чрезвычайно жаль, что вам не понравилось. Хорошо, я напишу другое полотно. Но не можете же вы думать, что я собирался показать вам изображение сумасшедшего и кучу жуков вместо портрета вашего отца Саймона. Я ведь знал, как вы к нему относитесь. Ну скажите, разве могло так быть?

- Однако это факт, - сказала леди Уоллингфорд. Она повернулась спиной к картине и в упор смотрела на Джонатана. - Значит, мы для вас не больше чем паразиты. Бетти!

Бетти все еще не могла оторваться от Джонатана. Казалось, прикосновение давало ей силы, потому что она подняла голову и сказала:

- Мама, Джонатан собирается все переделать.

- Переделать! - воскликнула леди Уоллингфорд. - Пусть себе переделывает, сколько влезет. Ты больше не будешь иметь с ним ничего общего. Идем.

- Леди Уоллингфорд, - вмешался Джонатан. - Я ведь уже извинился за то, в чем не виноват. Другое дело - наша помолвка с Бетти. Я не могу допустить, чтобы она расстроилась.

- Да? - холодно обронила леди Уоллингфорд. - Бетти будет делать то, что я ей скажу, а у меня - другие планы. Эта надуманная помолвка всегда казалась мне нелепостью, теперь с ней покончено.

- Мама, - начала Бетти. Леди Уоллингфорд, до той поры смотревшая на Джонатана, медленно перевела взгляд на дочь. Легкое движение ее головы было точно выверенным и таким властным, что все в мастерской ощутили присутствие новой силы. Глаза матери держали Бетти так же, как на картине у нее за спиной протянутая рука удерживала внимание собравшихся; они повелевали как жест. Джонатан был отброшен, осужден и забыт. Он стоял, беспомощный и одинокий, наблюдая безмолвный разговор, и не мог помешать ему. Он сразу почувствовал, как поникла Бетти, его рука больше не помогала ей. Тогда он сжал узкую кисть покрепче, но она словно проваливалась, как проваливается раненая птица сквозь воздух, который должен держать ее. Ричард, видя это медленное движение, внезапно вспомнил Лестер и странный жест, которым она отдернула руку. Движение было слишком серьезно и явно не соответствовало причине, оно содержало в себе нечто не вмещаемое сознанием. Так убийство, хотя и может служить выражением ненависти, означает нечто совершенно иное, чем ненависть. А в комнате сейчас ощущалась именно ненависть, та особая ненависть, из-за которой убивают холодно и расчетливо. Как человек, ослабевший после болезни, безуспешно пытается справиться с убийцей, Ричард то ли заговорил, то ли только представил свой голос, произносящий слова: