Канун дня всех святых

— Здесь только мы сами, — снова повторил Саймон, и Ричард, словно рывком распахивая дверь в заповедный храм, неожиданно выпалил:

— Как бы мне хотелось, чтобы вы знали мою жену!

Божество ответило суховатым голосом, шедшим словно из глубины леса:

— Она умерла?

Резкое слово не нарушило разлитого в воздухе покоя.

Ричард, глотнув, сказал:

— Да.

Голос божества продолжал:

— Что ж, посмотрим. Не так уж много на свете невозможного. Если я пошлю за ней, она может прийти, — он поднял руку. — Идемте все, идемте на Расслабление.

Пойдемте, мистер Фанивэл.

Последние слова он произнес самым обычным голосом и снова стал Саймоном Клерком, человеком, с которым Ричард просто беседовал. Он повернулся, и все повернулись вместе с ним, пропуская его. Он вышел в прихожую, и Ричард обнаружил, что оказался окруженным со всех сторон и движется, слегка зажатый, вместе со всеми, но не сделал даже слабой попытки высвободиться. Слова Саймона звенели у него в ушах: "Может прийти… может прийти… Если я пошлю за ней, она может прийти". Кто? Мертвая? Может прийти? Что таилось за этим намеком — угроза или обещание? смерть или жизнь? Но она ведь приходила; он уже видел ее, видел недалеко отсюда! Внезапное воспоминание потрясло его, он даже остановился; в тот же миг что-то мягко коснулось его плеча — может, пальцы, может, усики насекомого, и он снова, чуть вздрогнув, двинулся вперед. Они миновали прихожую и свернули в узкий коридор, похожий на трещину в стене; все они прошли в нее, словно насекомые забрались в щель. Коридор заканчивался еще более узкой дверью, через нее и вовсе проходили по одному, и женщина-колдунья, которая шла рядом с ним, отступила в сторону, уступая ему дорогу. Это была леди Уоллингфорд, но теперь она дружелюбно улыбалась, пришлось и ему улыбнуться в ответ, перед тем как шагнуть внутрь. В дверном проеме что-то снова коснулось его щеки — то ли лесная паутина, то ли какая-то веточка. Неожиданно он оказался в старом деревянном зале, похожем на круглую нору; но здесь стояли стулья, значит, это все-таки комната. Чем-то она походила на древнюю церковь. Посередине стояло кресло с подлокотниками и высокой спинкой. Саймон направился прямиком к нему. На противоположной стороне располагалось единственное окно — низкое круглое оконце, прорубленное словно бы в очень толстой стене, только этого никак не могло быть, потому что Ричард видел сквозь него просто пустой угол двора. Он не сразу понял, куда идти, но легкая маленькая рука (почти такая же как на входной двери) скользнула в его руку и подвела к последнему из стульев, стоявших полукругом. С этого места можно было одновременно видеть и Клерка в кресле, и окно. Он сел.

Оказалось, что вела его леди Уоллингфорд. Ее рука отпустила его ладонь и ему помстилось, будто щеки его опять коснулись то ли паутинки, то ли усики насекомого.

Но она тут же отошла и села точно напротив него. Саймон, он сам, леди Уоллингфорд, окно — четыре точки в круге. Круг. Вернется… сможет прийти, снова и снова прийти. Теперь все сидели. Саймон заговорил.

Ричард поглядел на него. Он знал происхождение слова "Клерк", знал, что по-гречески оно означало "наследник". Древний мудрый язык называл так людей, собиравших свое достояние, как собирало сейчас свое это существо со странным сухим голосом, восседавшее на троне посреди норы. Клерк произносил великие слова на чужом языке; казалось, он увещевает и объясняет, а потом созывает кого-то. Чужой язык? Он звучал почти как английский, но не совсем как английский, а временами и совсем не как английский. Ричард всегда питал склонность к языкам, но этого не знал и даже никогда не слышал. Зато остальные, казалось, прекрасно понимали его: они сидели молча и внимательно слушали. Удивительно, но голос звучал как хор из двух или трех голосов, потом вдруг все они умолкли, и осталось одно простое слово: "любовь".

Клерк сел, помолчал и заговорил снова. Руки его покоились на подлокотниках кресла, тело держалось совершенно неподвижно, только голова чуть поворачивалась, когда он обводил взглядом полумесяц своих слушателей.

Резче проступили в лице семитские черты. Он говорил на древнееврейском, но произношение было совершенно незнакомым. Он помедлил и перевел сказанное на английский — во всяком случае, так это выглядело, ведь кроме него в зале никто не знал древнееврейского. Знакомый английский звучал теперь странно и монотонно, под стать голосу, произносящему слова без ударений и интонаций. Так умные декламаторы стараются подчинить голос стиху, предоставляя словам обретать их собственное значение, предоставляют звучать рифмам и ритму.