Кануны

— Этот установит!

— Верное дело.

— На паях с Гривенником…

— И с Митькой Усовым!

— А чево Митька? Чево Митька? — Усов вскочил с места как ужаленный.

— Тише, граждане! Пусть Дрынов скажет.

— Я, мужики, вот что, — продолжил Африкан Дрынов. — Ежели правду сказать, за общую справедливость. Я и сам не в опушенном дому живу! Нэп отменят, так это дело и по бедноте тоже стукнет. Второе дело, беднота бедноте — рознь! Вон приказ поступил: кредиты выдавать одной бедноте. А иной бедноте кредит — как мертвому припарка.

— Истинно!

— …вон дали кредит Фотиеву, не обижайся, Асикрет Лиодорович, скажу правду. Ведь не завел ни плуга, ни лошади, а денежки, наверно, прожил!

— Давно.

— Пикнули!

— Тебе-то что? — возмутился Кеша. — Своя рука — владыка!

— Знает, что бедняку все спишут!

Лузин встал и остановил перепалку.

— Товарищ Дрынов, кредиты давать будем. Всем трудовым крестьянам!

— А как насчет трех списков-то? Было шесть, останется три. Ведь передеремся сплошь, перепазгаемся!

— Слово, товарищи, Игнатию Павловичу, секретарю ячейки.

Лузин сел, и Сопронов заговорил сразу:

— Повторяю, товарищи, что есть указание отменить деление на шесть групп, как путаное. Партия и Советская власть делит деревню на три класса. Что нам давало деление на шесть? Ничего, товарищи, кроме путаницы и бестолковщины. Бедняк, маломощный середняк, середняк, крепкий середняк… Плюс кулак и зажиточный… Предлагаю…

— Неправильно!

— Предлагаю голосовать за три списка!

— Сам-то себя куда запишешь?

— Прошу остановить кулацкие реплики! — крикнул Сопронов и побагровел, руки его задрожали.

В избе-читальне стало опять очень тихо, так тихо, что было слышно, как что-то хрипело и хлюпало в горле Носопыря.

— Предлагаю начать персональное обсуждение… — Сопронов полистал свою книжку. — Начнем, товарищи, с деревни Ольховицы, с Данила Семеновича Пачина…

Глухое гудение и шорох наполнили Ольховскую избу-читальню.

— Кто может высказаться?

— А чего высказываться? — послышался чей-то голос. — Ты его давно в кулаки записал. Дуй дальше.

— Да, товарищи, — спокойно согласился Сопронов. — Пачина мы считаем кулаком и предлагаем вывести из правления кредитного товарищества. Есть указание…

— Много у тебя ишшо, Игнатий Павлович, указаний-то? — Данило Пачин боком пробирался вперед, его белая лысина и борода качались в толпе, голос дрожал от обиды. — Тебя, Игнатий Павлович, не корми хлебом, дай указание… Ты меня пошто невзлюбил-то? Ты меня пошто губишь-то? Ежели у меня дом обшитой… Ежели у меня три коровы в хлеву да две лошади… Вот, граждане, я весь тут перед вами. Ежели кулак и сплоататор… Записывайте меня в первый список…

Толпа зашумела:

— В середняки Пачина!

— Какой он, к бесу, кулак?

— Остамел мужик на работе.

— Торговли нет.

— В середняки!

Степан Иванович сидел неподвижно.

Сопронов, сузив глаза, вновь наливаясь багровой краской, крикнул:

— Нет, не в середняки!

— Толчею за так сдал, все на своем горбу… За что ты меня, Игнатий Павлович, эдак? — Данило повернулся к собранью: — Вы меня сперва лишили голосу, теперече в кулаки. А разве я не воевал за Совецку власть? Я в Москве самого товарища Сталина своими глазами видел, мене сам Михайло Иванович Калинин говорит: «Поезжай, товарищ Пачин, спокойно домой, дело твое верное…»

— Не ври!

— Неужто со Сталиным говорил?

— Вот истинно говорю, не вру, как перед богом! — Данило хотел перекреститься, но передумал. — Поезжай, говорит, товарищ Пачин, домой, дело твое справим. — Данило достал из кармана какую-то бумагу.

— Вот! Ежели словам моим нету правды! Вот, копия с копии!

— А ну, покажи! — Сопронов не растерялся и потянулся за бумагой. — Дай сюда!

— Нет, не дам. У тебя, Игнатий Павлович, эта бумага есть, ты поищи-ко ее. Поищи, это у меня копия с копии.

— Зачитать!

— Чего председатель помалкивает?

Лузин шепнул что-то в ухо Сопронову, тот побледнел и встал.

— Товарищи, собранье переносится! Объявляю собранье закрытым ввиду…

— В каком таком виду? Не закрывать!

— Пусть зачитают! Бумагу-то…

— Ишь ты, тут дак и собранье закрыл.

— Лузина! Пусть выступит Степан Иванович, евонное это дело!

— Правда аль нет, что Пачин бает?

Лузин побрякал по графину карандашом.

— Товарищи, прошу расходиться. Насчет Данила Семеновича есть ходатайство Михаила Ивановича Калинина. Указанием губисполкома предложено восстановить Пачина в законных списках и вернуть ему право голоса…

Гул, шум и выкрики заглушали слова председателя, мужики кричали каждый свое:

— Путаники!

— Свои-то хуже чужих, не нами сказано.

— А Николая-то Ивановича? Рыжка-то тоже восстановили?

— Нет, попу Москва отказала, говорят, много вина пьет.

— Ох, робята, а в кулаках-то бы походить. Хоть с недельку! — кричал Акиндин Судейкин.

— Нет, Акиндин, ты оставь такое мечтанье! — Савватей Климов хлопнул Судейкина по спине. — Тебе надо прямиком в бедняки, ты со своим Ундером и на середняка-то не волокешь. Ну какой из Ундера середняк? Моя кобыла и то…

— Жива?

— Кто?

— Да кобыла-то…

— Моя кобыла Сопронова переживет…

— Ну, это ты здря!

— Чего?

— Да насчет Сопронова-то.