Каперский патент

В дверь тихо вошел человек в черном и прошептал что-то в царственное ухо. Герцог встал.

— Меня ждут, нужно ехать в Виндзор рано утром. Но вот что я вам скажу, доктор. Дайте Обри знать, что, когда он будет в городе, я с удовольствием его повидаю. Мои наилучшие пожелания, и буду очень рад услышать всю эту историю лично от него, когда он приедет в Лондон.

— Еще пять минут, и я бы разозлился, — признался сэр Джозеф, некоторое время спустя вытирая губы. — Я, может быть, даже оскорбил бы королевскую особу. Теперь, Мэтьюрин, если вы не так голодны, то очень обяжете меня, если расскажете всё в деталях, помня о том, что я не моряк.

Слушал он внимательно, присматриваясь к используемым для объяснения хлебным коркам. В конце он вздохнул, покачал головой и отметил:

— Как сказал герцог, великолепное дело.

— Думаю, получилась бы превосходная шлюпочная экспедиция, если бы не чертовы канонерки и не стоячая вода. Эти несколько минут позволили команде «Дианы» на берегу и солдатам спуститься к причалу. Иначе мы наверняка смогли бы вывести ее вовсе без кровопролития.

— Бой, видимо, оказался очень жестоким, пока не отцепили сходни. Вы вроде бы не упомянули число потерь, и я забыл спросить, охваченный общим восторгом.

— Никого не убило, но многих ранило, и некоторых — тяжело.

— Надеюсь, вы сами не пострадали?

— Ни царапины, благодарю, но Обри получил пулю в дюйме от позвоночного столба, рядом с седалищным нервом.

— Боже милостивый! Вы мне не сказали, что он ранен.

— Ну, сейчас от раны мало что осталось, хотя она едва не оказалась последней в его жизни. Мы извлекли пулю очень аккуратно, и небольшое входное отверстие заживает, как я и надеялся. Еще у него пара резаных ран, на бедре и предплечье. И они стоили ему половины крови — он столь активно действовал.

— Да что вы говорите, Мэтьюрин! Бедняга, боюсь, он испытывал ужасную боль.

— Во время извлечения пули и незадолго до него было поистине ужасно. Но до этого… знаете ли, люди на удивление мало чувствуют в разгар битвы. Я видел чудовищные ранения, о которых пациент даже не подозревал.

— Что ж, — сказал Блейн, размышляя, — это некая форма самоуспокоения, полагаю. Но смею заметить, потеряв так много крови, он достаточно бледен?

— Его лицо словно из пергамента.

— Так намного лучше. Не считайте меня бессердечным, Мэтьюрин, но бледный герой гораздо более интересен, чем румяный. Его можно перемещать?

— Безусловно, его можно перемещать. Разве я не привез его обратно в Эшгроу, где он теперь медленно прогуливается среди своих роз, опрыскивая мылом тлю?

— А можно ли его потихоньку доставить в Лондон, как вы думаете? Я спрашиваю, потому что мне кажется, сейчас самый подходящий момент представить его взору публики, а еще лучше — взору людей, принимающих решения. Но вы, наверное, думаете, что такое путешествие будет чересчур?

— Вовсе нет. С каретами на мягких рессорах, которыми аккуратно правят на современных дорогах, можно весь путь проехать на мягком сидении. Нет, я держу его почти лишь на одной каше, запретил пить вино, крепкое спиртное и солодовые ликеры, за исключением одной ложки портвейна перед сном, кроме того, он иногда выказывает признаки нервной раздражительности, обычной для выздоравливающих, и в крупных сборищах я не рекомендую ему участвовать.

— Я мог бы ограничиться десятью персонами.

— А я бы дал ему определенную дозу лекарства, гарантирующую благотворное спокойствие, а может, и блестящую речь. И все же до какой степени врач имеет право управлять судьбой пациента в вопросах отличных от чисто медицинских? Возможно, вы позволите мне немного подумать об этом.

Они взяли кофе в библиотеку, и, когда они сели, Стивен сказал:

— Раздражительность больного может проявиться очень рано. Мы видели яркий пример такого в Шелмерстоне. Захваченные корабли отправились в Плимут, где их должны были законно признать таковыми, и «Сюрприз» остался один, когда шлюп королевского флота встал в переполненной людьми гавани.

Его намерениями было сопроводить «Сюрприз» и указать ему путь к доку, где по приказу порт-адмирала, его должны были починить на королевской верфи. Но матросы, многим из которых предъявлялись различные обвинения, в частности в дезертирстве, не знали этого, и были полны решимости заставить шлюп отплыть подальше. Ни одного из офицеров на квартердеке не было, все они ушли с захваченными трофеями.

Капитан Обри как раз составлял рапорт, но как только услышал шум, выскочил на палубу в осатанелой ярости и заставил их замолчать: «Проклятые увальни… салаги… вас даже на маргейтскую баржу не возьмут… в жизни с вами в море не выйду… каждому по сотне плетей… будь прокляты ваши глаза… чтоб у вас руки и ноги отвалились… содомиты все до единого… вы должны подпустить шлюпку к борту и поднять юного джентльмена на борт по фалрепам… будто бы не знают, что положено королевскому мундиру… шайка каторжников… через час ноги вашей на корабле не будет».

— Они сильно расстроились?