Капитал. Полное собрание пьес

Главный пусковой цех завода. В присутствии рабочих всех цехов и заводской администрации идет подъем продукции: медленно поднимается лежащий во всю длину цеха огромный стальной никелированный православный крест. Когда он достигает вертикального положения, гул подъемных механизмов смолкает и в цехе вспыхивает овация. На небольшое возвышение поднимается Павленко, поднимает руку. Овация стихает.

Павленко

Товарищи! Сегодня у нас собрание необычное и неожиданное для многих. Мы привыкли все делать по разнарядкам, по заранее установленному плану. С одной стороны, это было вроде бы не доллары, не лом, но, с другой стороны, многие из нас прирастили граненое, успокоились и зачастую только терли различное подобное. Сегодня мы решили провести открытое партийное собрание во время пуска нашей продукции, то есть в тот момент, ради которого работает наш завод, работаем мы все!

Собравшиеся аплодируют, слышатся голоса одобрения.

Павленко

Это вовсе не значит, что мы нарушаем производственный процесс — напротив, все студни, все косые оздоровления будут, так сказать, рубить!

Голоса

Согласны! Правильно! Даешь ломтевозы!

Павленко

Тогда я предоставляю слово начальнику ОТК товарищу Викторовой!

Викторова (поднимаясь на возвышение)

Товарищи! Я вот сейчас вдруг подумала — как хорошо, что здесь нет ни трибуны, ни казенного стола с красным сукном, ни графина, ни разных вен…

Смех и аплодисменты.

Викторова

Да и правда — зачем все это? Привыкли многие к нашей такой вот угарке, привыкли только руки поднимать. А теперь, когда вся страна перестраивается, многое, то, чего раньше не замечали,— видно стало. Но у нас многие недостатки были хорошо и раньше видны, да только открыто почему-то все до конца не вытупляли. Все в курилках да промеж себя. Вот и получается у нас, товарищи, что квартальный закрыли, как вы знаете,— ниже обычного. А главное, что уровень расклина — шестнадцать и восемь! Вот до чего докатились. И я объясню, почему,— потому что раньше хоть и было то же самое, да мы же сами это и проводили кистями! Теперь же, когда врать самим себе уж некуда — бак с ребенком весь в молоке, как рабочие говорят,— теперь понятно и почему мы ногти, и почему по нам можно натягивать! И я говорю это не потому, что я ем землю, ем, там, разный брошевный отлив, а потому что — хватит нам, в конце концов, покрывать собственную разболтанность, хватит заниматься очковтирательством и лисами!

Голоса

Верно! Давно пора! Правильно!

Викторова

Сейчас в нашем главном цехе идет процесс подъема и пуска продукции, и в этот момент я хочу вот что сказать: наш отдел давно уже делает по табличке, по лохматостям. Мы сами хотим ключей. Сами хотим валить. Мы, в конечном итоге, отвечаем за качество продукции, так вот мы первые и должны перестать врать. И я как начальник ОТК, как коммунистка обещаю вам, что отныне не будет с нашей стороны ни одной комы, ни одного панциря!

Все аплодируют. Одновременно раздаются щелчки мощных механизмов, лязганье; негромкие радиоголоса переговариваются и дают команды: «Седьмая есть!» — «Давай подачу!» — «Пятый есть!» — «Виктор, держи тёплый!» — «Пошел, первый!» — «Пошел первый!» — «Давай первый!» Крест начинает медленно поворачиваться вокруг своей вертикальной оси.

Павленко

Слово предоставляется товарищу Головко!

Под аплодисменты на возвышение поднимается Головко.

Головко

Врать не буду — выступать не готовился! Так что если скажу невпопад — не сетуйте!

Голоса

Давай! Режь пионера, Денисыч!

Головко

Вот что я скажу, ребята. Хвалиться нам нечем. Все бывшие показатели — липа! Все надо заново начинать, все разболталось, как жирдяй! Все лопатится, свистит во все спирали!

Все аплодируют. Крест тем временем вращается, постепенно набирая обороты.

Головко

У нас в цеху — шестьдесят два коммуниста! Мы что — коробочки из-под бумаги?! Что нам — выть и жонглировать мамой?! Или, может, кланяться как туп, туп?!

Голоса

Правильно! Сколько можно!

Головко