Капитал (сборник)

Я едва не выбил зубы о поручень, настолько резко затормозил автобус, въехав за ворота.

– Димон, ты достал лихачить! – загалдели парни.

– Когда-нибудь точно поубиваешь нас.

– Выпендрёжник.

Рыжий убрал пистолет за пазуху и протянул мне руку:

– Будем знакомы. Я Сашка. Вылазь, не съедим.

– Чёрт вас знает, – буркнул я, пожимая маленькую руку.

Автобус стоял посреди вертолётной площадки. Об этом я догадался, потому что на вычищенном от снега асфальте желтела круглая маркировка с большой буквой «Н» в центре. Видел раньше такие в кино.

– Эй, на КПП! – крикнул рыжий Сашка в сторону двухэтажного здания, примыкавшего к воротам. – Где Абрамыч?

Из дверей вышел седой мужичок в военной форме. Он сначала минуту зевал, разрывая воздух львиным рёвом, а потом ответил:

– Наверное, где-нибудь.

– Так свяжись, доложи, что мы вернулись. Фиг ли он нас не встречает! – выругался Сашка. – Мы под пулями рисковали. Этого, наконец-то, привезли… А Ксюха где?

Я вздрогнул.

– Наверное, тоже где-нибудь, – предположил мужичок.

– Надо же, какая змея, хуже Абрамыча, – покачал головой Сашка. – Мы под пулями…

– Приехали! – раздался писклявый голос Ксюхи.

Я остекленел. Ударь меня кто-либо в этот момент – и я покрылся бы трещинами, как пробитое пулей окно.

Неузнаваемая Ксюха бежала со стороны мрачного железного ангара. На ней была чёрная униформа и грозные армейские ботинки. На бедре висела пистолетная кобура.

– Приветище! – взвизгнула она, подбежав ко мне, косая от радости.

– Доброе утро, – гулко, будто в трёхлитровую банку, пробубнил я.

– Ты их стесняешься, что ли? – показала Ксюха рукой на парней. – Они все дураки, не стесняйся.

– Сама-то… – процедил Сашка.

– Что? – Ксюха презрительно сморщилась. – У меня теперь есть Ваня. Будете обижать меня, он вам головы оторвёт. Да, Вань?

Я опустил глаза и скрипнул зубами.

– Кстати, бойцы, – Ксюха притопнула ногой, – вы сегодня завтракали?

– Когда бы нам? Мы полпятого уехал и, – проворчал Сашка.

– Шагом марш в столовую! – скомандовала она. – Автобус, Дим, можешь потом в ангар загнать. Иди, ешь. Все молодцы!

– Натыкать бы тебя носом, – бросил мне Дима.

Через минуту площадка опустела.

– Давай, рассказывай теперь ты, – грозно уставилась на меня Ксюха. – Почему сбежал тогда? Почему спрятался? Тебе жэдэшники наболтали про меня? Я ничего не понимаю.

– Ксюш, это не тебе, а мне непонятно, – возразил я, разглядывая золотую бляху на её портупее. – Кто ты? Кто они? Что вы творите?

– Фу, долго рассказывать! – Ксюха неожиданно обежала меня и запрыгнула ко мне на спину. – Но, лошадка! Вон туда! – и показала рукой, куда ехать.

Я бесцеремонно стряхнул её с себя, рявкнув:

– Хватит надо мной издеваться, мерзавка!

– Оёёй! – передразнила Ксюха и двинула меня коленкой под зад. – Ладно, пойдём в столовую, там поговорим. Ах, да! – она хлопнула себя ладонью по лбу. – Забыла спросить. Мобильник есть с собой?

– Нету, – процедил я, красный от стыда.

– Вот и прекрасно, а то у нас телефоны запрещены. Используем только при выездах.

По пути к столовой она пыталась подлизаться ко мне, развеселить. Ставила подножки, била локтем и присматривалась, смеюсь ли. Из-за неё у меня не получалось сосредоточиться, чтобы запомнить дорогу. Я сжимал зубы и глядел под ноги, отмечая, что снег был вычищен с армейским тщанием.

– Курить-то хоть у вас здесь можно? – спросил я.

– Только в отведённых местах, – Ксюха толкнула меня плечом. – Абрамыч заклюёт, если увидит.

– Абрамыч какой-то… Хорошие-то люди у вас вообще есть?

Ксюха задумалась, перестала дурачиться и смущённо ответила:

– Я хорошая.

Столовая имела минимум армейских благ: хлорированный простор, ряды столов, окно раздачи и окно мойки. Ксюха взяла меня за руку и отвела в дальний угол, подальше от компании недавних безработных, которые расположились рядом с раздачей.

– Раздевайся, мёрзлик. Ишь, навьючился, – бурчала Ксюха, стаскивая с меня пуховик. – Кидай всё на лавочку, у нас нет раздевалки. Тебе чего принести? Кефир?

– Кофе. Но не такой крепкий, как раньше.

– Кури, – она поставила передо мной солонку, предварительно высыпав соль на пол. – Абрамыч облезет.

Один, и закурив, я рассматривал то, что сначала не увидел. Одна из стен была покрыта старой советской живописью, изображавшей молотобойца, который выбивал кувалдой фонтаны искр из пустой наковальни. Лицо его было адски красным, глаза – разбойничьи, а челюсть своими размерами превосходила наковальню. Над головой молотобойца сиял алыми буквами забавный лозунг: «Каред хо ашляй – не размышляй!» Стена местами имела сколы и темные подпалины – свидетельство погрома двадцатилетней давности.

– Хватит картинки смотреть. Помоги, – Ксюха несла гружённый тарелками поднос.

– На каком это языке написано? – спросил я, помогая. – На цыганском?

– Хе! На ангельском, – хмыкнула она. – Идиотский язык. Триста букв, из них возможно выговорить пятьдесят. Остальные произносятся дыханием, паузами, стоном… Не спрашивай ерунду! Давай есть.

– Шутишь?

– Почему? Я этот язык с десяти лет учу. После первых уроков блевала и кровью харкала. У людей гортань под него не приспособлена.

Себе Ксюха поставила жареную картошку, стейк, винегрет, креветки, сочни, чай. Мне – кофе. Всё в солдатской пластмассовой посуде, и креветки тоже.

– Многовато для завтрака, – заметил я.

– Завтрак был два часа назад, – оправдалась она, нападая на картошку.

В другом конце столовой хохотали над поездкой и над слепой пулей, которая, вообще-то, могла пробить мне висок.

– И что означает «каред хо…», как там дальше? – я постарался добавить в голос ехидства. – Продолжай врать. У тебя интересно получается.

– Почему врать? – Ксюха хватала шипящий стейк пальцами, обжигалась и яростно дула. – Этот язык на другие языки не переводится… ффуу, ффуу!.. На нём говорят о вещах, которые не для человеческого ума… ффуу!.. В лозунге достаточно усвоить слова «не размышляй». Долби по наковальне, и будешь молодец… ффуу!.. Спросил бы лучше меня о том, как ты, мол, Ксюш, без меня, не страдала ли.

– Ты зачем меня дуришь? Откуда ты набралась всякой чепухи? У меня ум за разум заходит.

– Ну ладно, негодник, – гнула Ксюха своё. – Не хочешь знать, как я мучилась, тогда я опять спрошу: почему убежал и бросил меня? – она вцепилась зубами в мясо и зафырчала.

– Потому что слышал, как ты докладывала обо мне по телефону. Довольна?

– Глюпый! Глюпый! Гоячо! – она, наконец, откусила от стейка и теперь перекатывала во рту раскалённый кусок. – Я зе сюдя, в Стаый Еюсялийск докьядыала.

– Старый Ерусалимск – это завод?

– Ага.

– Значит, будь добра, объясни, чем Старый лучше Нового?

– Ысем!

– Чем же?

– Тям щейти, а у няс айгелы.

– Черти? Ангелы?

Я провёл рукавом по лбу. Догадался, что попал в сердце огромной секты, и Ксюха одна из жертв.

– Ксюш, если хочешь знать, я ехал сегодня, чтобы найти и забрать тебя из Ерусалимска. Собирайся, а? По пути расскажешь мне о чертях и об ангелах. Считай, что я делаю тебе предложение. Согласна быть моей женой?

– Ня, – она вынула из нарукавного кармана устройство, похожее на офтальмологические очки.

Я взял, повертел. Да, очки. Но громоздкие, как бинокль. Их оправа и заушники были металлические, и в каждом окуляре содержалось по нескольку круглых линз. Справа, рядом с душкой, торчал симпатичный рычажок.

– Наж… нажми, – с трудом выговорила Ксюха, проглотив мясо непрожёванным.

Я надавил на рычажок, и линзы веером выскочили из окуляров. По пять штук с каждой стороны.

– Поставь на третье поколение.

– Мм?

– Заправь, говорю, третьи по счёту линзы, а остальные пусть торчат.

– Понимаю, что какая-то шутка, но раз просишь… – вздохнул я.

– Защёлкнул? Надави до щелчка. Так. Надевай, но смотри, не разбей. Они одни.

– И ты будешь смеяться, да?

– Не буду, честно.

– Эх…

На лице Ксюхи росла короткая серая шерсть… Из-под носа свисали усы в виде тонких крысиных хвостов. Подбородок отсутствовал, и на его месте беспокойно двигался синий язык, усеянный тысячью мелких зубов.

Я спиной вперёд выпрыгнул из-за стола и врезался в стену. Очки слетели с меня и едва не разбились об пол, но я машинально поймал их.

– Аккуратно! – взвизгнула Ксюха.

Она сидела обычная. Красивая и с торчащими ушами.

– Вы что там, подрались? – крикнул рыжий Сашка.

– Нет, он в очки посмотрел, – откликнулась Ксюха.

В столовой грянул хохот.

– Ты себя голодную показала?

– Что я, зверюга? Я картошки сначала съела, а то бы он поседел. И не смейтесь. Ты, Дим, тоже смеёшься? Забыл, как от меня под столами прятался?

Ксюха подошла ко мне, улыбнулась, протянула руку.

– Вернись, сядь, – сказала нежно. – Не бойся.

Я жался мокрой спиной к стене и высматривал короткий путь к выходу.

– Не бежать ли надумал? Прямо, как маленький, – она тронула меня за локоть. – Пойдём, я покажу тебе совсем другое.

Мы снова сели.

– Электроники в них нет, одна механика, – пробормотал я, поворачивая очки в трясущихся руках. – Три-дэ никак не может быть спрятано. Что за фокус?

– Не мешай мне пока, – попросила Ксюха, принимаясь черпать из тарелок ложкой.

– Мой Буян так ест, – робко заметил я.

У неё не убиралось, падало изо рта на стол, и она, чтобы помочь себе, по-революционному била себя кулаком в грудь.

Остались креветки. Ксюха устало посмотрела на них, поводила над ними пальцами и, сказав:

– Вот ещё чистить, – стала забрасывать их в рот и жевать вместе с панцирями и щупальцами.

Хруст стоял отвратительный.

– Тьфу, гадость! – сплёвывала она на пол. – Готовься смотреть ещё раз. И сиди на попе ровно.

Озноб лизнул меня вдоль спины холодным, скользким языком. Не выпуская из пальцев заушники, я снова водрузил очки на нос.

В столовой наступила черным-чёрная ночь, и в воздухе повисли созвездия. Ксюха исчезла.

Я поднял руку, чтобы потрогать Большую Медведицу, которая висела в метре от меня, и в это время кто-то маленький и живой пролетел перед моим лицом.

Шустрый воробей с человеческими ушами вместо крыльев – тот, которого я видел во сне после первой встречи с Ксюхой, – гонялся за звездами, как за мошкарой. Из-за него созвездия рассыпались, и звёзды, каждая сама за себя, трусливо петляли, спасаясь от прожорливого клюва.

– Ксюха, признайся, что в моей чашке были галлюциногены, – произнёс я в темноту.

Воробей испугался моего голоса, замер на одном месте, подобно колибри, а затем вдруг спикировал вниз и с громким стуком разбился о стол.

Я прищурился, чтобы разглядеть жалкое тельце и увидел свой железный танк из далёкого, немого детства. Взял его. На ощупь он оказался мягким, тёплым и не по размерам большим. Снял очки – держу Ксюхину руку.

– Ну? – улыбнулась Ксюха. – Что видел?

– Звёзды, воробья с ушами и танк, – ответил я, сожмурив глаза, обожжённые светом.

Ксюха захохотала.

– Ой, до чего испорченный! Ты должен был увидеть ангела! – она глубоко вздохнула и благодаря этому избавилась от смеха. – Говорится же: каждый видит в меру своей испорченности. Так и ты. Ничего лучше детских картинок не померещилось. Ой, негоден ты пока. Но не переживай, я тебя исправлю.