Капитал (сборник)

Домой.

Как хорошо дышать, смотреть, идти!

Около подъёзда уже стоит-ждёт Миша, соседский мальчик шести лет. Хочет есть и слушать.

Мамка его на вид всё ещё хорошая, ладная, как княжна, но после развода она ушла с головой в горькую физкультуру и вечерами приглашает в гости Костю-Башню. Вдвоём они слушают «Владимирский централ».

Башня знаменит, и каждая собака скажет о нём с уважением; «О, Башня идёт, а ну-ка я другой дорогой».

Это мужчина, покрытый живописью в синих морских тонах. Однако картины написаны не рукой мариниста, и их содержание далеко от Айвазовского и ближе к Нестерову с его церковной тематикой, тоской о нравственных идеалах, куполами, крестами, ликами.

– Сергей Алексеевич! – бежит навстречу Миша. – Про что вы сегодня расскажете?

Они здороваются за руку, будто оба взрослые дядьки.

– Сначала ужинать! – поддельно хмурится тот, что выше и как-никак старше.

Ужин.

Сергей Алексеевич старается покупать и готовить вкусное. У Миши аппетит пятерых.

– А вы что не едите? – спрашивает Миша, одной рукой пихая в рот куриный окорок, а другой нетерпеливо давя маринованный помидор.

– Ешь! – сурово отвечает Сергей Алексеевич.

Часто он отказывается совсем и по уходу Миши гложет позавчерашний хлеб. Зато не было и не будет, чтобы ребёнок остался голодным. И пора покупать Мише ботинки на зиму, а то ходит он в домашних тапочках. И зачем самому объедаться, если больше и краше не станет?

Иногда, когда Миша очень грязный, Сергей Алексеевич устраивает ему баню и потом, обернув полотенцем, достаёт мальчика из ванной и прижимает к себе, вот-вот готовый заплакать, так ему становится хорошо.

Сергей Алексеевич мечтает обнимать Мишу и кроме, как после помывки, но боится, что тот расскажет матери или Башне, и те поймут по-другому. Сейчас ведь положено понимать по-другому.

– А у вас есть невеста? – спрашивает Миша, дыша после тарелки гречки.

– Я женат на науке! – говорит Сергей Алексеевич грозно, намекая, что смеяться грех.

– Ишь ты! – понятливо кивает Миша, зевая. – Я тоже найду себе красивую науку и женюсь. Вон, как Катьку Семёнову со второго этажа.

– Всё! – останавливает Сергей Алексеевич его вялую руку, которая тянется за куском сыра. – А то спать захочешь и не будешь слушать. Лучше поешь ещё раз перед домом.

Он ведёт Мишу в комнату, усаживает его на диван, и прокашливается.

– Итак! Тысяча шестьсот девятый год! Нападение на наш с тобой город пана Лисовского. Этот польский злодей был послан из Москвы воеводой Яном Сопегой…

Миша слушает, улыбается. Человек перед ним и для него прыгает, машет руками, корчит рожи. Интересно и смешно.

– Ты подумай, Миш! – Сергей Алексеевич звонко стучит пальцем себе по голове. – Пан Лисовский даже у себя на родине, в Польше, был приговорён к смерти, вот и представь, какое в то время пришло к нам отребье.

– Хуже Башни? – спрашивает Миша, и Сергей Алексеевич замолкает, а за стенкой в который раз подряд бубнит «Владимирский централ».

– Хуже, Миш!

Бывает, они ходят на места сражений. Сергей Алексеевич показывает: здесь, где сейчас в хорошем и плохом смысле стоит машиностроительный завод, в то время находилась дозорная вышка, и как раз здесь произошёл первый бой с поляками, в котором погиб наш воевода. А где теперь клуб «Фарс» вместо драматического театра, там наши потерпели поражение, и все до единого мужчины города погибли.

Удачной оказалась прогулка на болотистую речку Казоху, вдоль которой четыреста лет назад пришлось отступать нашим дружинникам. От жары 2010 года речка обмелела, и Сергей Алексеевич вытащил из густого ила русский меч. Тяжёлое, красивое оружие, которое, конечно, поржавело, и у него расщепилась деревянная рукоять, но всё равно клинок оставался остр и крепок, что хоть сейчас бери и руби. Пришлось пока утаить меч у себя, поскольку местный краеведческий музей уже год переезжал в другое здание, роняя по пути экспонаты на радость и благосостояние антикварам.

– Пан Лисовский ещё долго после изгнания поляков из Москвы разбойничал по нашим городам, и умер он в шестьсот шестнадцатом году, в Суздале. Упал с лошади и убился.

– Хоть бы и Башня так, – пробормотал Миша.

– А что, Башня тебя обижает? – спросил Сергей Алексеевич, запыхавшись от энергичной жестикуляции.

– Обижает, – поёжился Миша.

– Как?

– Писькой, – выдавил Миша, красный-красный.

– Как?.. – у Сергея Алексеевича повисли руки.

– По ночам будит, письку свою достаёт и говорит: на, лижи. Я ему говорю: не буду. Он говорит: мама твоя сосёт, и ты должен. Дерётся.

Медленно, чтобы не мимо, Сергей Алексеевич сел на стул. Сердце его не билось, видимо, боясь поперхнуться.

– А вчера тыкал мне писькой в попу. До сих пор болит.

Минуту Сергей Алексеевич изумлялся на себя, что не может сказать ни слова. Только громко играл за стенкой «Владимирский централ».

– Мама знает? – наконец нашёл он что спросить.

– Ой, точно! – встрепенулся Миша. – Она же говорила, никому не говорить! Вы никому не скажете?

– Никому, – произнёс Сергей Алексеевич и фыркнул от наступившего внутри него могильного холода. – А сказку хочешь посмотреть?

– Какую? Хочу, давайте!

Сергей Алексеевич метнулся к серванту и принялся ворошить DVD-диски, стараясь делать как можно больше движений, чтобы согреться.

– Ага! «Илья Муромец». Сиди, смотри! Я тебе погромче сделаю, ладно?