Капитализм и шизофрения. Книга 2. Тысяча плато

Мы различаем машинное порабощение и социальное подчинение как два отдельных концепта. Порабощение существует, когда сами люди являются составными деталями машины, которую они компонуют между собой и с другими вещами (животные, инструменты) под контролем и руководством высшего единства. Но есть подчинение, когда высшее единство конституирует человека как субъекта, который относится к объекту, ставшему внешним, так что этот объект сам может быть животным, инструментом или даже машиной — тогда человек уже является не компонентой машины, а рабочим, потребителем… Он подчинен машине и более не порабощен ею. Это вовсе не значит, что второй режим более человечен. Но первый режим, как кажется, отсылает по преимуществу к архаичной имперской формации — люди являются не субъектами, а деталями машины, которая сверхкодирует совокупность (то, что было названо «обобщенным рабством», в противоположность частному рабству античности или феодального крепостничества). Льюис Мамфорд, как нам кажется, вправе обозначать архаичные империи именем мегамашины, уточняя, что тут речь идет вовсе не о метафоре: «Если мы можем рассматривать машину, более или менее в соответствии с классическим определением Рело, как комбинацию твердых элементов, каждый из которых имеет свою специализированную функцию и функционирует под человеческим контролем, дабы передавать движение и выполнять работу, то человеческая машина была настоящей машиной».^[627] Конечно же именно современное Государство и капитализм способствуют триумфу машин, в особенности моторизованных машин (тогда как у архаичного Государства были в лучшем случае только простые машины); но теперь мы говорим о технических машинах, определяемых внешним образом. И действительно, мы не порабощены технической машиной, а, скорее, подчинены ей. В этом смысле кажется, что благодаря технологическому развитию современное Государство заменило все более и более сильное социальное подчинение на машинное порабощение. Античное рабство и феодальное крепостничество уже были процедурами подчинения. Что касается «свободного» или голого рабочего, принадлежащего капитализму, то он принимает подчинение в его самом радикальном выражении, поскольку процессы субъективации уже даже не входят в частичные конъюнкции, прерывающие поток. В результате капитал действует как точка субъективации, конституирующая всех людей как субъектов, но одни из них — «капиталисты» — выступают в качестве субъектов высказывания, формирующих частную субъективность капитала, тогда как другие — «пролетарии» — суть субъекты высказываемого, подчиненные техническим машинам, где осуществляется постоянный капитал. Режим наемного труда может довести, таким образом, подчинение людей до беспрецедентной точки и свидетельствовать об особой жестокости, но у него тем не менее будет повод издать свой гуманистический вопль: нет, человек — не машина, мы не считаем его чем-то вроде машины, мы конечно же не смешиваем переменный капитал с постоянным капиталом…