Капитализм кризисов и революций. Как сменяются формационные эпохи, рождаются длинные волны, умирают реставрации и наступает неомеркантилизм

Широко известна фраза Карла Маркса о насилии: «Насилие является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым»[1]. Марксистскими школами это высказывание понималось как оправдание революционного, пуще партийного насилия и террора их критики соглашались с этим и морально негодовали. При этом последних нисколько не смущало, что в этом случае ни о каком марксистском «экономизме» (экономическом редукционизме), в котором они любили обвинять марксизм, речь идти уже не может. Какие уж тут «железные» экономические законы, если признается, что надстройка в виде партийных активистов запросто способна изнасиловать экономический базис?

Опустим вопрос, насколько подобное насилие оправданно (хотя бы потому, что насилие оправдывается победившими всегда post factum самой возможностью его применения не только революционерами, но и, как правило, не только ими). Заметим только, что Маркс имеет в виду совсем другое, добавляя к вышеприведенной фразе: «Само насилие есть экономический потенциал». Он не говорит о насилии над историей и не оправдывает его! Для него сама предыдущая история человечества есть лишь предыстория человека, муки его рождения, состоящая почти сплошь из сплошного насилия и преимущественно экономического насилия над людьми. Человек в эпоху общественно-экономической (вторичной) формации делает не то, что хочет, а то, что ему позволяет делать экономика, точно так же, как в предыдущую («первичную», первобытную, формацию), человек делал не то, что хотел, а то, что ему позволяла делать природа.

Из этого всего следует, что политическая революция как политическое насилие есть только рефлекс, симптом экономического кризиса, симптом экономического насилия в его конкретно-исторической форме и ответная реакция на него. Так было во времена буржуазных революций и во времена мировой социальной революции первой половины XX в., ничего не изменилось и сейчас. Кризис и политическая революция во всей совокупности ее этапов (по новому описанных в данной книге), таким образом, в своей последовательности есть единое, своеобразное социально-экономическое и политическое событие – социальная революция. Их нельзя разделять и абсолютно противопоставлять друг другу, как это принято в либеральной и даже в части марксистской историографии (в последней порой преувеличивается разрыв с кризисом, тогда как революция его завершает, если это, конечно, победоносная революция).

Не всякий кризис перерастает в социальную революцию, но всякой социальной революции предшествует кризис, сгущающий социальное насилие. Политическая революция не порождает насилие, она стремится обратить его против самих насильников. Террор герцога Альбы в Нидерландах XVI в. породил террор гезов, вековой цинизм французского дворянства по отношению к третьему сословию – террор якобинцев, империалистическая война – большевистское насилие над Временным правительством и над сторонниками войны. Так кризис, порожденный конфликтом между старым и новым, кусает сам себя, чтобы покончить с собой.

Следовательно, другую известную фразу Маркса про то, что революции – это локомотивы истории, можно дополнить следующим образом: они таковыми являются только вместе с кризисами. Да и сами великие и большие кризисы, на которых концентрируется автор в первой части книги, разве они не являются экономическими революциями?

Требуется исторический материал, чтобы все это вполне показать, но, кроме того, требуются и новые методологические приемы, чтобы этот материал осмыслить. Для осмысления современной общественной реальности прежней марксистской понятийной сетки давно уже недостаточно. Для этого требуется иная социологическая оптика, более дробная, нежели классическая «марксистско-ленинская» дихотомия понятий «капитализм / социализм / коммунизм». Оставаясь в принципе верной для обозначения долговременных общественных процессов, она оказывается недостаточной в силу своей абстрактности для рассмотрения современного общества, имеющего переходный характер постольку, поскольку оно уже познало опыт не только господства над ним «невидимой руки рынка» и борьбы с ней, но и, что самое важное, опыт социально-ориентированного управления этой «невидимой рукой». Мировая экономика остается капиталистической, но вместе с тем она уже не однородно-капиталистическая, а представляет собой совокупность противостоящих друг другу и даже друг с другом противоборствующих, моделей, в том числе и таких, где сам капиталистический способ производства сохраняется лишь в превращенном, подавленном виде. Это хорошо видно по современной нелиберальной антикризисной рецептуре, о которой упоминает Колташов. Она предлагает все больше сужать сферу свободного функционирования капиталистических отношений.