Капитализм (сборник)

Я скользнул за кусты и боком, боком, вокруг холма с развалинами беседки, вышел к крылечку и прокрался наверх.

Вот я и у себя в комнате. Схватил графин, глотнул из горлышка. Поперхнулся. Зажав полотенцем рот, тихонько откашлялся. Осмотрелся.

Что-то подтолкнуло меня заглянуть в соседнюю комнату, где жили дядя с Яковом.

Очевидно, старик Яков только что принимал душ. Полотенце было сырое – не просохло. На подоконнике валялась куча окурков – Яков, когда не притворялся больным, курил без перерыва. На кровати лежали дядина кепка и мятая газета. Вот и все! Нет, не все. Из-под подушки торчал кончик портфеля. Я глянул в окно. Через листву черемухи я видел, что оба друга все еще разговаривают. Я открыл портфель.

Салфетка, рубашка, два галстука, помазок, бритва, и – ох ты! – красные женские подвязки. Наверняка этот извращенец Яков втайне носил их. Картонная коробочка из-под кофе. Внутри что-то брякает. (Что я делаю? А, ладно!) Раскрыл: орден Трудового Знамени, орден Красной Звезды, значок МОПР, значок с надписью «Я знаю, как похудеть!», иголка, катушка ниток, пузырек с валерьяновыми каплями. Еще носки, носки… А это?

И я осторожно вытащил из уголка портфеля черный браунинг.

Тихий вопль вырвался у меня из груди. Это был как раз тот самый браунинг, который принадлежал мужу Валентины и лежал во взломанном мною ящике. Ну да!.. Вот она, выщербленная рукоятка. Выдвинул обойму. Так и есть: шесть патронов и одного нет.

Я положил браунинг в портфель, закрыл, застегнул и сунул под подушку.

«Что же делать? А что делается сейчас дома? Плевать там, конечно, на сломанный замок, на проданную горжетку! Горько и плохо, должно быть, пришлось молодому Валентининому мужу. Могут выругать и простить человека за потерянный документ. Без лишних слов вычтут потерянные деньги. Но никогда не простят и не забудут человеку, что он не смог сберечь боевое оружие! Оно не продается и не покупается. Его нельзя сработать поддельным, как документ, или даже фальшивым, как деньги. Оно всегда суровое, грозное и настоящее».

Кошкой отпрыгнул я к террасе и бесшумно повернул ключ, потому что по лестнице кто-то поднимался. Но это был не Яков и не дядя – они все еще сидели в саду.

Я присел на корточки и приложил глаз к замочной скважине.

Вошла старуха.

Лицо ее показалось мне чересчур веселым и румяным. В одной руке она держала перевернутый серебряный крест, в другой – свою лакированную трость. Приставив ее к стене, она взяла с тумбочки дядино зеркало. Посмотрела в него, зловеще улыбнулась. Потом, очевидно, что-то ей в зеркале не понравилось. Она высунула язык, плюнула. Подумала. Потом сняла со стены полотенце и, что-то бормоча, плевок вытерла. «Ах ты, старая карга! – рассердился я. – Люди этим полотенцем лицо вытирают!»

Потом старуха примерила белую кепку. Пошарила у дяди в карманах. Достала целую пригоршню мелочи. Отобрала одну монетку – я не разглядел, не то гривенник, не то две копейки, – спрятала себе в карман. Прислушалась. Взяла портфель. Порылась, вытянула одну красную женскую подвязку старика Якова. Подержала ее, примерила на себя, подумала и сунула в карман тоже. При этом она совершала крестом странные движения, поднося его к вещам, словно прижигая им болячки. Из ее полуоткрытого рта лились причудливые звуки на загадочном языке. Затем она положила портфель на место, забрала свою палку и легкой, пританцовывающей походкой вышла из комнаты.

Мгновенно вслед за ней очутился я в комнате. Вытянул портфель, выдернул браунинг и спрятал в карман. Сунул за пазуху и оставшуюся красную подвязку (мало ли, где и когда пригодится!). Бросил на кровать дядины штаны с отрезанными пуговицами. Подвинул на край стола стакан с засохшими цветами, снял подушку, пролил одеколон на салфетку и соскользнул через окно в сад.

Очутившись позади холма, я взобрался к развалинам беседки. Сорвал лист лопуха, завернул браунинг и задвинул его в расщелину. Спустился. Вылез через дыру. Прошмыгнул кругом вдоль забора и остановился перед калиткой.

Тут я перевел дух, вытер лицо, достал из кармана компас и, громко напевая: «По военной дороге шел петух кривоногий…», распахнул калитку.

Дядя и старик Яков сразу же обернулись.

Я подошел, поздоровался и показал компас.

– Дядя, – сказал я, – посмотрите на компас. В какой стороне отсюда Одесса?

– Моряк! Лаперузо! Дитя капитана Гранта! – похвалил меня дядя, очевидно, довольный тем, что я приобрел себе полезное уму и сердцу развлечение в виде компаса. – Вон в той стороне Одесса. Сегодня мы проводим старика Якова на пристань к пароходу: он едет в Чернигов к своей больной бабушке, а тем временем я отвезу тебя в Одессу.

Это было что-то новое. Но я не показал виду и молча кивнул головой.

– Ты должен быть терпелив, – сказал дядя. – Терпение – свойство музыканта. Помню, играли мы как-то в одном гей-клубе… Впрочем, расскажу потом. Ты где бегал? Почему лоб мокрый?

– Домой торопился, – объяснил я. – Думал, как бы не опоздать к обеду.