Капитализм, социализм и демократия

Однако для наших ограниченных целей нет необходимости анализировать это явление (я сделал это в книге, опубликованной примерно тридцать лет назад [Империализм и общественные классы, Оксфорд, 1919], и принимать определение, предназначенное для более тонкого исследования. Вместо этого мы удовлетворимся следующим определением, неадекватность которого я полностью сознаю (оно, однако, соответствует употреблению данного термина в гл. IV и XI этой книги): империалистической называется политика, направленная на распространение контроля данного правительства на группы иной национальности против их воли. Это та политика, которую Россия проводила до войны в отношении Внешней Монголии и Финляндии, а во время и после войны — в отношении всех остальных стран. Важно то, что эта политика не знает какого-либо предела. Фразеология при этом не имеет никакого значения.], если не считать соображений относительно пятой колонны, и не имеют ничего общего с социализмом. Российская проблема состоит не в том, что Россия — социалистическая страна, а в том, что она — Россия. Фактически сталинистский режим но существу является милитаристской автократией, которая благодаря тому, что она правит с помощью единственной и жестко организованной партии и не признает свободы прессы, разделяет одну из определяющих характеристик фашизма [Это еще один термин, который вследствие неправильного употребления потерял свою определенность. В Соединенных Штатах термин "фашистский" обычно применяют к любой политике, группе или стране, которые не нравятся тому оратору или автору, который этот термин употребляет. Здесь же он означает в соответствии с политической теорией, изложенной в этой книге (гл. XXII), политический метод осуществления монопольного — в противоположность конкурентному — руководства. Следует отметить, что это вовсе не означает, что сталинизм во всех прочих отношениях — это "то же самое", что гитлеризм или итальянский фашизм.] и эксплуатирует массы в марксистском смысле этого слова. Мы можем понять и посочувствовать американскому интеллектуалу, настолько запутанному, что тот вынужден называть этот режим, хотя бы в перспективе, демократическим социализмом, и в то же время мы вправе не верить в ожидаемые им перемены, поскольку этому противится наш разум. Проявляющееся стремление этого режима расширять свое влияние на всю Европу и Азию, очевидно, нельзя просто отождествлять с тенденцией к становлению социализма. Из этого даже не следует, что российская экспансия будет способствовать распространению социализма в любом более обычном смысле этого слова. Будет она этому способствовать или нет — зависит исключительно от реальных и предполагаемых интересов российской автократии (см. последнюю часть предыдущей главы). Последнее можно проиллюстрировать на аналогичном примере религиозной политики сталинизма: до тех пор, пока это соответствовало интересам автократа, религия считалась опиумом для парода; когда же они поняли, что православная церковь может оказаться более полезным инструментом внешней, политики, нежели коммунизм или Всемирная федерация профсоюзов (1945 г.), Россия объявила себя "христолюбивой нацией" и вместо царского "обер-прокурора Священного Синода" появился наряду с новым Патриархом, который немедленно оказался заядлым путешественником по странам Восточной Европы, коммунистический председатель "Совета по делам Православной церкви". Действительно, есть серьезные основания ожидать национализации промышленности во всех странах, в которых Россия имеет свободу действий, не сдерживаемую тактическими соображениями внешней политики: ведь завоевателю легче управлять и использовать национализированную промышленность, к тому же последняя не может стать центром сопротивления. Но других причин нет. И невозможно сказать, будет ли этот мотив преобладать над всеми прочими [Будьте любезны, читатель, отметить, что все утверждения, приводимые и подразумеваемые в данной аргументации, можно проверить, если необходимо, по русским источникам.

Фактически все, что существенно для нашего доказательства, особенно для нашего диагноза российского режима, можно установить, не обращаясь за подтверждением к фактам, которые можно было бы оспорить. Я намеренно воздержался от упоминания всего того, что хотя и казалось бы полезным с точки зрения иллюстрации природы этого режима, но опиралось бы на недоказанные факты — такие, как убийства в завоеванных и контролируемых странах, мафиозные группы в Грузии, концентрационные лагеря. Наша аргументация ни в коей мере не пострадала бы, если бы то, что можно назвать жестокостью, полностью отсутствовало.].

Можно даже предположить, что дальнейшее расширение мощи России может со временем стать препятствием развитию в том направлении, о котором думает и мечтает большинство людей, когда они произносят слово социализм.

Смешивать проблему социализма с проблемой России — если только это не обман, осуществляемый в пользу России, — значит искажать социальную ситуацию в мире.