Капитальный ремонт

Вцепившись в поручни и отворачивая лицо от этого ветра, Юрий стоял на кормовом мостике в растерянном одиночестве. Все вокруг него - парусиновый обвес, сигнальные фалы, решетчатый настил, подвешенные к поручням спасательные буйки с трещащими на ветру флюгерками - всё дрожало, тряслось, хлопало, отзываясь на вибрацию корпуса. Но это согласованное между различными корабельными частями трепетание, которое всем, кроме него, было хорошо знакомо и в котором все, кроме него, легко отличали верный и нужный звук от неверного и опасного, эта бурная и возбуждающая симфония форсированного хода корабля, ни разу им не слышанная, не занимала и не радовала Юрия. Никогда еще с таким тоскливым отчаянием не ощущал он ужасающей своей бесполезности, неприткнутости, никчемности. Мало того, что тут, на кормовом мостике миноносца, добивающегося предельной скорости хода, он стоит никому не нужным пассажиром, лишним человеком, - но и миноносец-то этот спешит не на вест, где мерещился Юрию подвиг, а на ост, не навстречу германскому флоту, а в Петербург, в нудные будни...

Вот как рухнула его мечта. И помочь никто уже не мог, раз не помог даже Николай...

Миноносец "Стройный" и точно шел в Петербург, напрягая все пять тысяч семьсот своих лошадиных сил для скорейшей доставки морскому министру небольшого голубоватого конверта, посылаемого командующим Балтийским флотом с назначенным для того офицером. Письмо это, несомненно, содержало в себе какие-то важнейшие сведения или соображения: было приказано выжать из машины всё, чтобы доставить его министру к семи часам вечера, никак не позже. Поэтому в котельном отделении "Стройного" сильные полуголые молодые люди, стараясь не мешать в тесноте друг другу и обливаясь потом, беспрерывно подбрасывали полные лопаты тяжелого угля в топки, из жадных пастей которых вырывался полыхающий свет, обдавая людей плотным пышущим жаром и превращая капли испарины на их плечах в крупные рубины. Вентиляторы, готовые развалиться, неистово гудели, нагнетая в кочегарки воздух, но весь он без задержки уходил в топки, чтобы раздувать пламя и гнать его меж котельных трубок, в которых вскипала переходящая в пар вода. Пожилой старший унтер-офицер, хозяин кочегарки, тоже полуголый, опасливо смотрел на манометры, где стрелки дрожали у красной черты, и все свое внимание уделял питательным донкам, качавшим в котлы воду. Рядом - за горячей, как плита, переборкой - в машинном отделении с такой же тревогой посматривал на приборы молодой инженер-механик, которому впервые приходилось вопреки всем инструкциям держать такой режим работы машин. Шел только второй час похода, и напрягать механизмы надо было еще добрых пять часов, а ему уже теперь казалось, что они этого не выдержат. Но в переговорную трубу то и дело доносился нетерпеливый голос командира миноносца: "Как обороты?" - и надо было, несмотря на инструкции и правила, требовать от кочегаров предельного давления пара, мучить поршни и цилиндры, утомлять гребные валы, чтобы не позволить стрелкам тахометров хоть чуточку отклониться влево. Скорость, скорость, ход во что бы то ни стало, приказ адмирала, подхлестывающий голос с мостика, начало войны... Бывший ученик Вологодского реального училища, а теперь властитель машин и котлов миноносца "Стройный", обливающийся потом в своем машинном аду наравне с матросами, в отчаянии дает знак машинисту у клапанов: "Прибавь!", и тут же нажимает кнопку звонка в кочегарку. Голые люди ускоряют темп подкидывания угля, пожилой унтер-офицер ошалело глядит на манометр, донки, захлебываясь, качают воду, котлы ревут, потрясаемые силой рождающегося в них пара, дым из труб валит тяжкими клубами не поспевшего сгореть угля, - но тонкие стрелки тахометров, отмечающие обороты гребных валов, сдвигаются еще вправо, как хочет того командир. "Стройный" мчится с небывалой скоростью - почти на три узла скорее, чем дал на испытаниях, и ветер на мостике рвет ленточки сигнальщиков, и штурман удовлетворенно докладывает командиру, что траверс Родшера прошли на восемь минут раньше...