Капитальный ремонт

— Давайте, Владимир Карлович, бросим легенду о мощи российского флота! Дух — духом, но таким кораблям разве святой дух да Микола Мирликийский поможет, — сказал Морозов жестко и отошел от аквариума. — Плывет этакая непобедимая армада каравелл старше нас с вами возрастом, плывет навстречу только что спущенным со стапелей германским кораблям — и обидно и горько на ней тонуть… Уж если нам — новому кораблю, единственной пока надежде российского флота — капитальный ремонт котлов нужен! Да что им! Всему флоту он нужен, сверху донизу!.. Все заклепочки прочеканить, все пушечки, что горохом стрелять собрались, сменить, все старое нутро выкинуть, а новое… Да где его, новое, возьмешь!..

Морозов безнадежно махнул рукой и пошел из кают-компании.

— Нигилист, ей-богу, нигилист! — фыркнул Веткин. — Право, если б я не знал, что Морозинька склонен к истерике, я бы попросил Шиянова его суток на семь посадить… Что у него, невеста на берегу, что он так разнервничался?

Греве сделал пальцами неопределенный жест, означающий догадку: «Механик, чего же спрашивать…»

Он помолчал, следя за Веткиным, выходящим из опустевшей кают-компании, и поднял глаза на Ливитина.

— Я удивляюсь, Ливи, — сказал он потом, медленно притушивая папиросу. — Вы всегда так приветливо слушаете эту непристойную демагогию. Сколько раз я ни обрывал этого, — он поискал слово, — этого дешевого оратора, вы ни разу меня не поддержали. А между тем, пожалуй, вы единственный, с чьим мнением он считается… Такое фрондерство, неприличное флотскому офицеру, вас как будто забавляет?

— Отчасти, — ответил Ливитин, так же медленно гася окурок. — Это имеет свежий вкус.

— И — острый?

— Возможно.

— Даже если это — красный соус[32]?

— Я предпочитаю британскую кухню, — сказал Ливитин с полуулыбкой. — Русские пироги очень тяжелы, пресны и располагают к вялости ума.

Греве усмехнулся. Наконец-то после утомительного студенческого спора с Морозовым, где вещи назывались своими именами, можно было отдохнуть на словесном фехтовании с Ливитиным! С этой точки зрения Ливи был превосходным собеседником.

— Не забывайте, Ливи, что острая пища почти всегда разрушает организм. Всякие излишества — политические в особенности — нередко вызывают кровавый понос. Что до меня, я не поклонник этой заразной болезни. В корабельных условиях она протекает в особо тяжелой форме…

Ливитин щелкнул портсигаром и положил его в верхний карман кителя. Обнаженная подушечка сломанного ногтя холодно и гладко почувствовала металл. Взгляд Греве был слишком прозрачным и ничего не выражающим для такой интересной беседы. Греве, Гревочка, карьерист, любимец гельсингфорсских дам, кавалергард во флотском кителе, вдруг показался ему совсем в ином свете. Почему-то припомнилась весенняя история с кочегарами и нехорошая роль, которую играл в ней Греве.

Ливитин улыбнулся.

— Я одинаково не склонен испытывать ни кровавого поноса, ни запора. Тем более — длительного и в Шлиссельбургской крепости. Ваши вдумчивые прогнозы ошибочны, милый Гревочка. Вы плохо читаете в сердцах.

Еще в течение секунды оба лейтенанта смотрели друг другу в глаза, Греве — с пристальным вниманием, Ливитин — с живым любопытством. Двое вестовых замерли в отдалении, выжидая, когда господа офицеры окончат разговор, чтобы убрать приборы. Потом Греве встал первый.

— Все-таки, Ливи, на вашем месте я бы разъяснил юнцу нелепость его поведения, особенно в военное время!

— Я не верю в свои педагогические способности, Владимир Карлович, — ответил Ливитин, также отодвигая стул. — Неужели всю войну будет по три разводки в день? — добавил он с комическим вздохом, пропуская Греве вперед.

Из кают-компании Ливитин сразу зашел к Морозову в каюту и застал его в одном белье, надевающим прогарное рабочее платье.

— Вот кстати! — сказал ему Ливитин еще из дверей. — Не торопитесь надевать штаны. Вас высечь надо.

— Не вижу за что, — фыркнул недовольно Морозов.

— Зря горячитесь и нервы травите, неистовый Робеспьер!

— Так, Николай же Петрович…

— Принимайте бром. Что вас слабит на речи? Чего вы там наговорили? И кому? Веткину, идиоту, поставщику острот, который отца родного за анекдот продаст… Греве, который смотрит на вас прищурясь… Не понимаю такой траты энергии. Подумаешь, голос флотской совести сыскался!

Морозов без малого в голос взвыл:

— Николай же Петрович! Не молчится, хоть брось! Горько же сознавать, что ты игрушка в чьих-то руках! Вот пошлют тебя на дырявой посудине, с «прекрасным духом» гибнуть позорно и жалко… Разве это не бесит? Да вы-то сами, — вы же видите весь этот длительный обман, безмолвный уговор нас всех, носящих офицерские погоны и обязанных присягой и дисциплиной расшаркиваться друг перед другом, уверять один другого в мощи флота, не сомневаться в неминуемой победе и круговой порукой замалчивать весь тот позор, который кругом творится. Воевать идут — идиоты! — когда тут не воевать, дай бог до боя доплыть… И вы это видите, наверное, лучше меня, — я что? я механик, многого не знаю и только догадываюсь! — видите и молчите… Чего вы молчите?