Капитальный ремонт

— А я многое вижу, Юрий Петрович, да мало говорить могу… Помогите-ка мне слезть, все уже расставила, — и она, наклонившись, протянула к нему обе руки, продолжая смотреть на него тем же особенным взглядом, которого он никак не мог понять. Казалось, она от него чего-то ждала. Чего? Может быть, он упускает удобный случай, и надо просто охватить её за талию и снять с табуретки. Тогда само собой получится объятье и…

Но тут же со всей беспощадной ясностью ему припомнился недавний случай с Наташей. Правда, здесь совсем другое, атака идет не с его стороны, не зря же Сашенька смотрит таким взглядом… Да и хороша она очень, стройная, тоненькая, изящная, не то, что эта телка Наташа, никто не скажет, что это простая горничная. Совсем француженка… Но черт их знает, этих горняшек, вдруг выйдет скандал, узнает Ирина Александровна, Николай…

Он решительно отступил на шаг и протянул руку. Сашенька легко оперлась на нее, соскочила с табуретки и тут же оправила волосы с таким спокойным и безразличным видом, словно ничего другого и не ждала.

Юрий похвалил себя за сдержанность.

— Пойду вымою руки, перемазался я тут с вашими бутылками, — сказал он, выходя в переднюю.

— А вы в ванную идите, там колонка греется, можете душ взять! крикнула ему вслед Сашенька.

— Правильно! — обрадовался Юрий. Взять горячий душ после этой дурацкой ночи в вагоне было очень кстати. Он повернул в ванную комнату, где никогда не бывал, — в этих новых комфортабельных гельсингфорсских домах гости имели возможность вымыть руки, не выходя из уборной, где для того был устроен умывальник.

Открыв низенькую дверь, он невольно остановился.

Все здесь было погружено в странный зеленый полумрак, в котором таинственно поблескивал никель кранов и глубоко мерцало стекло зеркал, отражавшее слабый свет фрамуги, выходящей в полутемную переднюю. Сильный запах знакомых духов наполнял всю небольшую комнату, и казалось, что где-то в сказочном этом подводном царстве была и сама Ирина. Присутствие её ощущалось настолько, что, шаря по стене в поисках выключателя и наткнувшись на что-то мягкое и нежно-пушистое, Юрий сперва невольно отдернул руку.

Яркий мягкий свет наконец хлынул со стен и с потолка, в ему стало понятно, почему полумрак ванной был зеленым: и большая, широкая чаша умывальника, и три ступеньки, ведущие к ванне, и сама эта ванна, торжественная, как алтарь, и стены — все было из зеленого фаянса или выложено зеленым кафелем, даже циновка, лежавшая на полу, была цвета морской волны. Огромное овальное зеркало над ванной и другое, поменьше, над чашей умывальника, отражая стены, тоже казались зелеными, и только висевший у дверей халат, на который наткнулся Юрий, был ослепительно белым.

Ошеломленный, в каком-то невольном смущении, Юрий с любопытством и неловкостью оглядывал этот храм неизвестной ему религии — женского служения собственной красоте. Множество флаконов, баночек, тюбиков, щеток и щеточек, пилочек и гребенок, мочалок и губок — от крохотной до гигантской, которая с королевским достоинством свешивалась над ванной, кремы, ножницы, пинцеты, непонятные электрические машинки не то для массажа, не то для ингаляции, какие-то стеклянно-резиновые приборы, кувшины, тазы и тазики, пульверизаторы в цветных сетках, пушистые полотенца, салфеточки, белоснежный халат, хранивший, казалось, прикосновение нежной атласной кожи, всепобеждающий призывный запах духов, название которых было неизвестно самому Николаю, все это каким-то новым, неожиданным образом выказало ему Ирину Александровну.

Юрий еще раз окинул взглядом это впервые увиденное им святилище женских тайн и попытался найти ему оправдание. Конечно, всякой красивой женщине необходим храм гигиены, однако в том, что он видел вокруг себя, было нечто настораживающее, сомнительное. Все это походило более на тщательно оборудованную лабораторию, которая откровенно преследовала не столько цели гигиены, сколько совершенствование или поддержание могущества женской красоты. Зеленое и душистое колдовство уводило мысль в жаркие, сладкие тайны, сердце само собой забилось быстрее, и в светлой глуби зеркал Юрий, сам того не желая, вдруг увидел обнаженное — прелестное, тонкое и хрупкое победительное тело, упоенно любующееся собственным отражением…

И тут ему внезапно пришло в голову, что, может быть, именно это влюбленное в себя и влюбяющее в себя других, изящное, холеное тело, со всеми его желаниями, требованиями, капризами — было главнейшим содержанием жизни Ирины Александровны, будущей жены брата.