Капитальный ремонт

— А дальше пошла фантасмагория, — продолжал Николай. — Адмирал повернулся ко мне и сообщил, что не имеет времени со мной дальше беседовать и что план мой неосуществим, несвоевремен и еще что-то дважды «не» — я уже не запомнил. Я ушам не поверил, а у него глаза от бешенства — пустые. Глядит на меня, меня не видя, и хрипит: «Это вздор, сударь, обыкновенный фантастический вздор, и ничего более я вам сказать не могу-с! Ступайте!» Ну, я и ступаю — прямо к дверям. Иду и думаю: что же случилось? И вдруг окрик: «Лейтенант Ливитин!» Обернулся. Зовет к столу. Подошел. Стоит, вращает глазами. Потом: «Хотите ко мне в штаб? Мне нужны люди, кто может думать. Думать — понимаете вы? А вы можете думать. Хотите? Сейчас дам приказ».

— Ну и что? — спросил Юрий с замиранием сердца. Блестящая судьба Николая открылась перед ним: любимец адмирала, мозг штаба, флотский талант…

— А что — что? — сказал Николай, наливая рюмку. — Ты когда-нибудь штабы видел? Нет? Ну и молчи. А я знаю, что это за конфета. Это дело надо любить как Бошнаков: двадцать три карандашика в карманах, на лице «чего изволите?», на корабли наплевать, а бумажка — царь и бог. К чертям собачьим! Лучше потопну на «Генералиссимусе».

— Что же ты, так адмиралу и ляпнул? — спросил Юрий, втайне радуясь, что Николай наконец «разговорился». В самом деле, у него теперь было совсем другое лицо.

— Ну что ты! Я сказал вежливо, дипломатично: мол, очень благодарен вам, ваше высокопревосходительство, но, будучи привержен к артиллерии, мечтал бы положить свою жизнь в артиллерийском бою… Что же касается штаба, то тут нужны особые наклонности, коих у меня нет…

— А он что?

— Обозлился. Опять завертел зрачками. «Я полагал, вы меня поймете. Война только начинается, мне нужны люди. План ваш показал, что вы могли бы… Впрочем, не принуждаю-с. Очень жаль. Жаль». И вдруг мне его стало жаль. Ему-то трудней, чем мне. Макаров не Макаров — а никого, кроме него, на адмиральском нашем горизонте я не вижу… И знаешь, Юрча, не сиди во мне эта лютая ненависть к штабам, я бы пошел к нему, ей-богу!.. Но… — Ливитин поднял палец, — мементо Генмори[55]! Генмор и старику кровь портит, чего ж мне в петлю лезть?

Он допил рюмку и снова стал вертеть её в пальцах.

— Одного бы хотелось мне в несчастной моей позиции: узнать, что именно было в телеграмме, которую Бошнаков так неудачно притащил к нашему разговору… Если б ты знал, Юрик, до чего же обидное это состояние чувствовать, что ты гору можешь своротить, а вместо того приставлен к серьезной работенке по переносу дерьма из угла в угол, притом не более фунта за раз… — Николай помолчал и достал папиросу. — Наверное, я что-то не так делаю. И в службе и в жизни. Потому и бьет меня старая ведьма по морде и там и здесь… Очень бы мне не хотелось, чтобы ты по моим стопам пошел. Впрочем, характерец у тебя, насколько я понимаю, наш, ливитинский, и все мои поучения совершенно бесполезны. Но не забывай, что, хотя героический кордебалет в Кильской бухте не состоялся, родные ревельские миноги все-таки поджидают на дне Финского залива личный состав «Генералиссимуса», в том числе и твоего старшего брата. Посему рассматривай его слова как завещание.

Он закурил наконец папиросу.

— Итак, слушай. Ты — улучшенный экземпляр Ливитиных, так сказать, издание последнее, исправленное и дополненное, и потому тебе не след повторять ошибки предыдущих. Отец, как тебе известно, сунулся с проектом закупки в Англии кораблей для создаваемой тихоокеанской эскадры, и кончилось это тем, что вместо тепленького местечка где-нибудь в Адмиралтейств-совете принужден был выйти в отставку, не дослужившись до адмиральской пенсии… А почему? Потому, что выразил мысли, Юрочка. А мысли, в особенности преждевременные и морское ведомство беспокоящие, вслух выражать не следует. Это я тебе говорю, сын своего отца, имеющий немалый собственный опыт в сем деле, а ты, отрок, учись на примере двух поколений российского императорского флота… В нашем флотском деле, коему ты сдуру, на брата глядючи, служить вознамерился, мысль — она вроде вши: зудит, беспокоит и пользы не приносит, наоборот, один вред. Хочешь служить до заветных адмиральских орлов — служи по присяге и по инструкциям, как мой прелестный мичман Гудков служит… Да вот беда — ведь не сможешь!..

— Конечно, не смогу, — сердито сказал Юрий.

— То-то оно и есть. Следовательно, чтобы не унижать флотскую мысль до сравнения со вшой, надо все же, видимо, что-то предпринимать, чтобы она была полезна для величия отечества, а также для его могущества против супостатов…

Николай помолчал и потом неожиданно спросил:

— Скажи, пожалуйста, тебе никогда не приходило в голову, что будет, если немец нас расколотит?

Вопрос настолько поразил Юрия, что он с изумлением вскинул на брата глаза, и тот, не дожидаясь ответа, рассмеялся и махнул рукой.