Капитальный ремонт

— Ну и хорошо, что так вышло. На корабле такой аврал стоит — и поговорить не удалось бы. — Николай вдруг рассмеялся. — Масса важных дел: Веткин утром попросил старшего офицера вернуть вестового Акиночкина, который два года назад был изгнан в кубрик за то, что ухитрился вывернуть артишок на голову кронпринцу, когда тот изволил у нас завтракать. Шиянов приказал не только вернуть, но и назначить старшим вестовым. Так что, видишь, и у нас свой Сусанин объявился… И еще. Помнишь, над роялем Вильгельм висел в усах и в мундире капитана первого ранга российского флота в память свидания монархов в Биорке? Шиянов приказал снять, но встал вопрос — куда девать? Предложили сжечь в кочегарке, но Гудков воспротивился: хоть и чужой, а император, нельзя матросов вводить в соблазн… И знаешь, что Шиянов решил? Запаковать в бумагу и отправить в подшхиперскую. И волки сыты, и овцы целы… Так и живем, Юрочка. Видишь, какие у нас сложные заботы — война! Так пошли, что ли?

Глава пятнадцатая

Одержимо, самозабвенно, опасно, рискуя поломкой машин, мчался на ост небольшой миноносец, гонимый адмиральским приказом. Узкое и длинное его тело содрогалось мелкой напряженной дрожью, свидетельствующей, что котлы, машины и гребные винты дают много больше того, что им положено. Вода уходила за корму взмыленной клокочущей струей, бурля и вспениваясь, надолго нарушая серебряно-голубоватый покой заштилевшего залива. Рожденный бешеным ходом ветер распластывал флаг, свистел в ушах и расстилал над водой черно-желтый хвост дыма, валившего из всех четырех невысоких труб плотными, грузными клубами.

Вцепившись в поручни и отворачивая лицо от этого ветра, Юрий стоял на кормовом мостике в растерянном одиночестве. Все вокруг него — парусиновый обвес, сигнальные фалы, решетчатый настил, подвешенные к поручням спасательные буйки с трещащими на ветру флюгерками — всё дрожало, тряслось, хлопало, отзываясь на вибрацию корпуса. Но это согласованное между различными корабельными частями трепетание, которое всем, кроме него, было хорошо знакомо и в котором все, кроме него, легко отличали верный и нужный звук от неверного и опасного, эта бурная и возбуждающая симфония форсированного хода корабля, ни разу им не слышанная, не занимала и не радовала Юрия. Никогда еще с таким тоскливым отчаянием не ощущал он ужасающей своей бесполезности, неприткнутости, никчемности. Мало того, что тут, на кормовом мостике миноносца, добивающегося предельной скорости хода, он стоит никому не нужным пассажиром, лишним человеком, — но и миноносец-то этот спешит не на вест, где мерещился Юрию подвиг, а на ост, не навстречу германскому флоту, а в Петербург, в нудные будни…

Вот как рухнула его мечта. И помочь никто уже не мог, раз не помог даже Николай…