Капитальный ремонт

Гордеев, согнувшись пополам, пополз от двери раком, таща за собой отжатую швабру, кругообразными её размахами подбирая последние мокрые следы. От швабр, горячей воды, распаренного дерева, сырого линолеума и от матросского пота в палубе стоял сытный влажный запах — чистотой пахло. Двери всех внутренних помещений и люки наверх задраены на все шесть барашков: унтер-офицеры охраняют свои отсеки враждебно и твердо — какая же приборка, коли будут шляться взад-вперед? Еще швабру потащут с соседнего отсека, а со швабры же капит! Поэтому в скобу двери Белоконь еще с началом приборки просунул шток щетки.

Барашки водонепроницаемой двери из соседнего отсека задергались и повернулись один за другим — кто-то открывал дверь с той стороны. Белоконь хитро посмотрел на шток в скобе двери, — дергай, дергай! Шток, однако, затрещал: крепкие руки тянули дверь. Можно было бы обласкать впереверт с загибом, чтоб не лазали, да уж был такой случай, послал Белоконь сквозь дверь самого старшего офицера куда не надо. Неприятно вспомнить… Дверь задергалась сильней.

— Открой!

Белоконь на всякий случай вынул шток и приоткрыл дверь; за ней — толпа кочегаров. Сапоги у кочегаров в угольной пыли, синее рабочее платье потно, грязно, мокро, — вылезли духи из пекла! Только для них и мыли линолеум! По линолю фуражку белую пустить можно, как камушком по льду, чехлом вниз — не запачкается!

Белоконь потянул на себя дверь:

— Катись к чертовой матери, гадить лезете!

— Дык пройти ж, мы с вахты!

— Мы легонько…

— В баню подмыться, господин унтерцер!

— Вот я тебе задам баню! Вались обратно в кочегарку, покуда не переписал!

— Куды ж в кочегарку, когда сменились?

— Разговаривать буду? Руку! Пальцы отобью!..

Унтер-офицер Белоконь захлопнул дверь и просунул опять шток в скобу. Блестит линолеум, матовый, свежий, чистый, смотреть любо на чистоту.

— Вот же зараза божьей матери, — сказал передний из кочегаров, безнадежно подергав еще раз дверь. — Куды ж теперь?

— Сказали тебе — в кочегарку, куда ж в синем рабочем вылезешь? ответил другой, расчесывая грудь сквозь синюю нанковую куртку. Кожа горела и зудила, за долгую вахту угольная пыль забила поры, а баня далеко на баке, и до нее еще пять таких же дверей, и у каждой унтер-офицер.

— Его бы, шкуру, самого туда спустить! Вторую вахту стоять, что ли?

— Ну-ка, братцы, дай пройти! — звонко крикнул сзади молодой веселый голос.

Кочегары обернулись: из люка, ведущего в кочегарку, торчало мальчишеское курносое лицо под замызганной офицерской фуражкой, перемазанное углем и потное, как у самих кочегаров. Они расступились, и мичман Морозов, котельный инженер-механик, легко выскочил из люка и вошел в синюю толпу, улыбаясь и балагуря на ходу. Четыре часа утомительной вахты кончились. Сейчас можно вымыться с головы до ног и промочить горло крепким горячим чаем с лимоном. Он шутливо ткнул пальцем в живот рослого кочегара с кровавой грязной ссадиной на щеке:

— Жиреешь, Езофатов, женить пора! Где тебе бог помог щеку раскрасить?

— Оступился в яме, вашскородь, — ответил Езофатов, смущенно прикрывая щеку.

Кругом засмеялись:

— Он, вашскородь, рожей весь уголь вспахал!

— Из такого дров будет!..

Мичман Морозов озабоченно нахмурился:

— Чего же ты мне раньше не сказал? Подсменился бы… Не хватай грязными пальцами, фельдшеру покажи, как вымоешься. Больно?

— Ничего, вашскородь, заживет, не барышня, — сказал Езофатов, глядя с улыбкой на маленького мичмана сверху вниз.

Заботливый механик, мичман Морозов, простой и душевный до людей. И в роте справедливый и в кочегарке.

— Обязательно в лазарет пойди, слышишь? — повторил Морозов и, опять улыбнувшись, оглядел людей, дергая дверь в церковную палубу. — Ну, а вы чего тут венчаетесь? Дорогу забыли? Марш в баню, черти полосатые!

— Не пропущают, вашскородь, приборка…

— В кочегарку обратно гонят…

— Моют везде… Не пройти!

— Да, влипли вы, братцы, где ж тут пройдешь! — сказал сочувственно Морозов и нетерпеливо дернул дверь. Она приоткрылась. Белоконь подозрительно выглянул в дверь и потом распахнул ее.

Мичман Морозов, поджав губы, посмотрел на блестящий линолеум и потом поднял глаза на Белоконя с виноватым видом:

— Я легонько, не наслежу…

— Ничего, вашскородь, проходите, — сказал неприветливо Белоконь, тотчас захлопывая за ним дверь.