Капитальный ремонт

О. Очень много, гораздо больше, чем надо для крестьянства, но мало умных людей, умеющих её обрабатывать, отчего она и дает мало хлеба.

В. Что же ты будешь делать с тем, кто тебе начнет говорить, что у наших крестьян земли недостаточно?

О. Бить в морду и доставлять по начальству, как смутьяна».

Дальше Юрий не читал и вышел из кубрика, улыбаясь.

Вернувшись в каюту, он застал брата над умывальником; белая мыльная пена таяла на его обнаженных до локтя руках: цветной дракон, наколотый в заграничном плаванье, шевелил свои кольца при движении мускулов. Юрий восторженно поделился своим впечатлением от Белоконя.

— Я говорил, благодарить будешь, — сказал лейтенант, крепко вытирая дракона полотенцем.

Юрий, вспомнив, вдруг рассмеялся:

— Скажи, пожалуйста, а что такое мичман Гудков?

— Помощник мой в роте, потрясающий идиот, но служит, как пудель. Про него на флоте поговорка, что на «Генералиссимусе» между прочими редкостями замечательны: паркетный пол в каюте командира и некий мичман Гудков… А что?

— Что это за темы для занятий с матросами? Дума, революция… Странно!

Николай, улыбаясь, прижал правую руку к груди, улавливая пальцами левой ускользающую запонку манжеты.

— Ничего не странно! Матросики последнее время политикой интересуются. Так лучше её на корабле разъяснять, чем где-либо на сходке.

— Уж очень прямолинейно её тут разъясняют, неловко слушать. Ты бы хоть подправил там чего-нибудь.

— Спасибо! — поклонился лейтенант, расшаркавшись. — Я потому Гудкову и поручил наладить занятия, что у меня самого на это глупости не хватает. Пойми ты наконец, что на флотской службе полутонов не полагается: черное так уж как уголь, белое — так белей паруса. Матросам понятия надо как следует внушать, а то, гляди, опять до двенадцатого года скатимся… Вас небось в корпусе про двенадцатый год не учат? Не восемьсот двенадцатый, а девятьсот двенадцатый?

— Нет. А что?

— А то, что матросики сговорились в одну чудную апрельскую ночь на всех кораблях офицеров перерезать и начать революцию. Хорошо, что мудрое начальство предусмотрело и везде держало своих людишек, а то висел бы я на рее наравне со сверстниками…

— Ну что ты там рассказываешь, — сказал Юрий недоверчиво.

Смутно и недостоверно в корпус доходили слухи о том, что на кораблях случаются позорные открытия: тюк нелегальной литературы в угольной яме, какие-то кружки, имеющие связь с берегом. Но все эти слухи сейчас же подавлялись рассказами из первых рук о том, что к мичману такому-то (с упоминанием его фамилии и степени родства рассказчику) три матроса привели в каюту студента: вот-де, вашскородь, он уверяет, что вы Россию продаете и вас надо за борт кидать, мы и привели, пущай сам кидает… Успехом пользовался и героический рассказ о лейтенанте с «Цесаревича», который на пристани в Ревеле убил наповал матроса ударом кортика за площадную брань по адресу государыни, причем остальные матросы отказались взять тело убитого на шлюпку, говоря: «Собаке — собачья смерть». Двенадцатый год? Невероятно: революция же кончилась в пятом году…

Лейтенант улыбнулся:

— Очевидно, и вас по схеме мичмана Гудкова учат: студенты, мол, мутят народ, а матросы-де — сплошные орлы, только и мечтающие помереть за веру, царя и отечество… Ныне не парусный флот, Юрочка! Теперь к машине да в башню неграмотного Митюху не поставишь. А у грамотных матросов, которых воленс-ноленс[13] на флот брать надо, — своя точка зрения. Они вон полагают, что во всякой войне виноваты фабриканты и офицеры, которые будто во сне видят, как бы это поскорее повоевать. Следственно, тех и других надо вырезать до седьмого колена, — и тогда на земле будет рай, называемый социализмом…

Юрий посмотрел на него насмешливо:

— «Швобода», иначе говоря? Это же несерьезно.

— В корпусе — несерьезно. А мы, говорю тебе, на вулкане живем… А впрочем, апостол Павел советует христианам и не говорить о сих мерзостях. Не барское это дело — политика. Пускай ею занимаются жандармы и мичман Гудков. Наше дело — стрелять и помирать, когда прикажут… Пойдем, что ли, в кают-компанию, — уже к вину свищут!

На верхней палубе разливалась веселая дудка. На баке к извилистой шеренге ожидающих матросов вынесли ендову с водкой. Старший баталер, важный и серьезный, как священник, раздающий причастие, достал список пьющих и строго оглянул придвинувшихся матросов.

— Куда навалились? За два шага стоять! Прольете!

Он несколько помедлил, ощущая свою власть над нетерпеливой толпой, и только потом негромко добавил:

— Ну, подходи… фамилию громчее!