Капитальный ремонт

— Ну, так что дознание? — спросил его Греве негромко, продолжая отчеканивать перебойный ритм быстрыми пальцами.

— Дерьмо твое дело, Иван-царевич… Шиянов на тебя злится, что ты не сумел их разогнать. На тебя валит, говорит, что все из-за тебя вышло.

Греве покраснел.

— Сволочь. Сам небось удрал.

— Говорит, на него замахнулись.

— Врет, подлец! Придумал, чтобы себя выгородить. Кто это видел?

— Унтера. Их Гудков опрашивал.

— Им что прикажешь, то и видели. Струсил, а теперь оправдывается.

— Тебя все-таки придется опросить со всеми онёрами.

— Ладно!.. Гадко, что он на меня валит. А что я мог сделать? Орать?

— Если будет доказан бунт, тогда ясно, что ты ничего не мог, — сказал Веткин.

Греве перешел на медленные торжественные аккорды Грига.

— А будет ли доказан? — сказал он в раздумье.

— Не признаются матросики. Говорят в один голос, что никто на него не замахивался… Ты-то видел?

— Черт его знает, — сказал Греве неуверенно. — Видел, как Шиянов отшатнулся и побежал, как заяц…

— Шиянов теперь в лепешку разбивается, чтобы доказать, что его бить собирались. На меня разорался, почему из дознания этого не видно. Иначе ж ему позор!.. Перед завтраком они с Униловским гадали на кофейной гуще, кто мог замахнуться. Выходит, что Вайлис. Самый ненадежный, хоть и унтер…

Они замолчали, — в кресло около рояля опустился батюшка. Греве весь ушел в клавиши, раздавливая рояль мрачными аккордами. Они торжественно подымались над притихшей кают-компанией. Греве играл хорошо, и его любили слушать. Тяжесть медноподобных звуков постепенно легчала, слабела, таяла в прозрачных трезвучиях дискантов. Когда они замерли в высоте, исчезнув, как легкие облака, батюшка шумно вздохнул.

— Божий дар — музыка! — сказал он растроганно. — Какое очищение раскаяния! Превосходно играете, Владимир Карлович, за душу берете… Как сия штучка зовется?

— «Смерть Азы», — ответил Греве, вставая. — Ну, пойдем к тебе, Веточка, потолкуем…

— Христианская смерть, превосходная музыка, — повторил батюшка с удовольствием и, зевнув, поднялся тоже. — Пойти приспнуть до похода с устатку…

Хранители традиций различают во флотском сне несколько различных наименований: основной — в койке, раздевшись, от двух ночи до половины восьмого утра; утренний дополнительный — часик в кресле после разводки команды на работы; поощрительный — с половины пятого утра до десяти, когда после вахты с полночи до четырех, называемой «собакой», полуофициально разрешается не присутствовать на подъеме флага; высочайше утвержденный — от завтрака до двух часов в отведенное для сего уставом время; предварительный — часик в кресле перед обедом; вечерний дополнительный — минуток полтораста после обеда, если за обедом довелось перехватить лишнего. И, наконец, иногда, после веселой ночи на берегу, случается сквознячок — покрывающий насквозь все время от завтрака до обеда и соединяющий, таким образом, высочайше утвержденный с предварительным. Для «сквознячка» необходимо принять некоторые меры, кратко сформулированные в мнемоническом правиле: «Если хочешь спать в уюте — спи всегда в чужой каюте», страхующем от неожиданных вызовов к старшему офицеру или в роту.

Понимающие люди справедливо утверждают, что хороший флотский офицер должен уметь разнообразно сочетать все эти различные виды сна со службой и уметь засыпать в любое время и в любой позе, чтобы урвать от жестокой службы причитающиеся нормальному человеку восемь часов сна. Урвать же их действительно чрезвычайно трудно: служба флотского офицера тяжела и многообразна. Постоянные вахты, необходимость ежедневно вставать к подъему флага, присмотр за ротой или заведуемой частью, налагаемая общественным положением необходимость бывать в ресторанах до поздней ночи, дружеская беседа в кают-компании, заходящая иногда за рюмкой ликера далеко за полночь, — все эти суровые и трудные обязанности флотского офицера совершенно не оставляют времени для сна. Между тем в любой момент присяга и старший офицер могут потребовать полного напряжения духовных и физических сил, и к этому моменту нужно иметь спокойный ум и отдохнувшее тело — то есть выспаться. Наиболее же философские умы добавляют к этому еще одно соображение: поскольку рано или поздно будет война, в течение которой спать вообще не придется, то в мирное время нужно выспаться авансом.