Капитан 'Аль-Джезаира'

"Всесильный чувствует, как ликует моя душа, как преисполнена она благодарностью ему; преисполнена так, что не выразить словами. Человек только бормочет, путается, не в силах уяснить, что же им движет. А Аллах видит все, он знает, кого удостоить своей милостью".

Кто, как не он, даровал свободу бедному юнге? Что, как не его могущество, отворило двери тюрьмы и подарило Омару новую жизнь?

- О Аллах, Аллах, как прекрасна, как бесконечно прекрасна жизнь!

Омара охватило благостное упоение. Надо же, какое счастье выпало ему, счастье, за которое он обязан вечной благодарностью всевышнему!

Он огляделся вокруг, посмотрел в глаза людям. Как изменились их лица, и все-таки они те же самые, что кривились в свое время в глумливой усмешке, безучастные к его горькой участи, повергшей его в рабство. Все те же люди на корабле, все, кроме рейса.

А теперь бывший корабельный юнга - офицер, младший офицер алжирского флота. Теперь его нельзя больше мучить, колотить, пинать ногами. Все теперь так и напрашиваются к нему в друзья. Надеются, что не вспомнит о прошлом. Это было бы скверно: у него теперь власть, он может и отомстить.

Однажды к Осману явились посланцы из Алжира. Гордые, властные люди, независимо державшиеся с шейхом. Они даже и не спросили, здесь ли содержится корабельный юнга Омар, а сразу коротко и ясно потребовали освободить его.

- Коня ему, да получше! - приказали они. И сами выбрали коня из табуна. Это был благородный арабский скакун, огневой, быстрый. Шейх (Омар стоял рядом и все видел) был вне себя от ярости - он сам присмотрел этого скакуна для себя, - однако протестовать не отважился.

Поскакали в Алжир. Обращались с ним в дороге заботливо, считаясь с тем, что в тюрьме он сильно ослаб.

- Куда вы везете меня? - спросил Омар.

- К Мустафе.

Мустафа? Имя очень распространенное, в большом городе людей с таким именем было тысячи. К какому же из них лежит его путь? Об этом Омар, к сожалению, от своих провожатых узнать ничего не сумел. Они упорно отмалчивались, а один на вопрос Омара ответил смехом.

Потом, когда Омар предстал наконец перед этим таинственным человеком, он узнал, что говорить о нем и в самом деле было рискованно.

- Омар, ты заслуживаешь смерти!

У юноши земля закачалась под ногами. Стоило ли освобождать его из тюрьмы только для того, чтобы тут же передать в руки палача? Он не мог произнести ни слова. Смерть в схватке с противником - ничто по сравнению с ощущением, которое он испытал, когда Мустафа посмотрел ему в глаза - словно когтями впился.

Глухим, как из могилы, голосом, столь же жестко, как и прежде, Мустафа продолжал:

- Непослушание - худшее из преступлений, в которых может быть обвинен корсар.

"Я знаю об этом, господин", - хотел сказать Омар, однако не смог выдавить ни слова и стоял с открытым ртом, будто веревка палача уже затягивалась на его горле.

И тут вдруг зазвучал совсем иной голос - мягкий, доверительный, добрый:

- Я забыл об этом, сын мой. А ты не забывай и в будущем никогда так не поступай. Ты снова вернешься на тот же корабль.

- А капитан? - отважился наконец спросить Омар.

- Капитан там другой.

- А где прежний?

Мустафа только слегка шевельнул рукой. Произнес ли он при этом роковое слово "непослушание", Омар так и не понял Однако ему все же показалось, что да. Нет, он не услышал его, а прочел глазами с шевелящихся губ Мустафы.

Так или иначе, но жест был ясен и однозначен. Капитан - мертв.

- Я возвращаю тебе свободу, сын мой. Надеюсь, ты сумеешь выказать свою благодарность. В один прекрасный день, если сможешь мне понравиться, ты сам станешь рейсом.

"Если сможешь понравиться?" Он сумеет! Теперь, когда ему не придется больше быть козлом отпущения для всех и каждого, когда он сам имеет право командовать, мужеству и силе его не будет границ!

Какой, однако, человек этот страшный Мустафа! Но он - друг.

"Он не разочаруется во мне!" - еще раз решил для себя Омар. Старый сотоварищ по тюрьме и его будоражащие душу речи были забыты. Ложь все это, о чем он говорил, детский лепет. Старик впал в детство. Нечего больше о нем и думать.

Однако слова бывшего раба не забывались и навязчиво сверлили мозг. Отвлечешься от них, будто никогда и не слышал, и вдруг они возникают внезапно и не дают покоя. Они подобны медленно действующему яду, бледнеют, тонут, всплывают вновь, возникают во сне как осязаемые образы, как реальность, заставляют размышлять о них. Можно не соглашаться с ними, оспаривать. Сама жизнь опровергает их. Он - свободен. И все же никак они не уходят, эти мысли европейца, несомненно - ложные. Ложно все, что говорят и чему поучают неверные. Один только Аллах, которого они не признают, истинен и правдив.

"Ты сам себя обманываешь, Омар! - говорит голос, идущий из глубины души. - А вдруг они говорят правду?" Нет, нет, этого не может, не должно быть!

Сражения! Только в схватках спасение от таких пустых мудрствований.

Омар так и рвался в бой - это был единственный способ отринуть от себя сверлящие мозг мысли, вложенные в него Бенедетто Мецци.