Капитан Алатристе

Алькесар принял бумагу кончиками пальцев, словно боясь обжечься. Глаза его блуждали, казалось, он вот-вот лишится чувств. Судорога бессильной ярости свела ему челюсти так, что он еле смог выговорить:

– Уж куда ясней, ваша светлость.

– Ну и прекрасно. Больше вас не задерживаю.

И снова уткнувшись в бумаги, могущественнейший человек Европы небрежным движением руки отослал королевского секретаря.

* * *

Оставшись наедине с Алатристе, он вскинул голову и надолго задержал на нем пытливый взгляд.

– Ни давать, ни требовать объяснений не собираюсь, – произнес он мрачно.

– Я и не прошу, ваша светлость.

– А попросили бы – уже находились бы в царствии небесном. Или на полпути туда.

Наступило молчание. Министр поднялся из-за стола, подошел к окну, мимо которого, возвещая дождь, медленно проплывали тучи. Заложив руки за спину, он некоторое время наблюдал за марширующими во дворе гвардейцами. Против света его темный силуэт казался особенно громоздким.

– Так или иначе, – прибавил Оливарес, не оборачиваясь, – скажите спасибо, что живы.

– Это меня и удивляет, – отвечал Алатристе. – Особенно после того, что я услышал.

– Если предположить, что вообще что-нибудь слышали.

– Да, если я вообще что-нибудь слышал…

Оливарес, по-прежнему стоя лицом к окну, пожал могучими плечами:

– Вы живы потому, что не заслуживаете смерти, вот и все. По крайней мере, пока. И еще потому, что есть люди, заинтересованные в вас.

– Благодарю вас, ваша светлость.

– Не стоит. – Оливарес отошел от окна, сделал несколько шагов, гулко отозвавшихся по деревянному полу. – Существует и третья причина: оставляя вас в живых, я наношу кое-кому жесточайшее из всех возможных оскорблений. Эти «кое-кто» полезны мне, ибо продажны и честолюбивы, и по той же самой причине они порой поддаются искушению действовать в собственных интересах или в интересах третьих лиц… Как быть! С цельными и чистыми людьми можно выигрывать битвы, но нельзя управлять государством. Таким, как это, по крайней мере.

Он окинул задумчивым взглядом портрет Филиппа Второго над камином и после долгого молчания вдруг глубоко вздохнул – не рисуясь и не лукавя. Потом, словно вспомнив о существовании капитана, повернулся к нему:

– И потому не торопитесь торжествовать победу Человек, который только что вышел отсюда, никогда не простит вас. Алькесар – исключение среди арагонцев: он умен и очень хитер, очень непрост и вышколен своим предшественником Антонио Пересом на славу… Его единственная слабость – племянница, она еще совсем девочка, но его стараниями уже взята ко двору в королевские фрейлины. Берегитесь этого человека как чумы. Но помните, что если мои приказы Алькесара до поры до времени еще могут держать в узде, то на падре Эмилио Боканегра моя власть не распространяется. На месте капитана Алатристе я бы постарался как можно скорее залечить свою рану и уехать во Фландрию. Генерал Амбросьо де Спинола, под знаменами которого вы сражались раньше, намеревается стяжать для Испании новые лавры: будет разумно умереть там, а не здесь.

Оливарес сразу как-то сник, будто на него вдруг навалилась неимоверная усталость, и – как галерник на весло, к которому прикован, – взглянул на свой заваленный бумагами стол. Медленно он направился к нему, уселся, но прежде чем проститься с капитаном, извлек из потайного ящика ларчик черного дерева.

– И последнее, – сказал он. – В Мадриде сейчас пребывает некий английский путешественник, который невесть почему считает, что чем-то вам обязан… Маловероятно, что ваши с ним пути когда-нибудь пересекутся вновь. И потому он попросил меня передать вам это. Внутри находятся перстень с его печатью и письмо. Я прочел его, уж не обессудьте.

Это – нечто вроде охранной грамоты или, если угодно, векселя. Всем подданным его британского величества предписывается оказывать всяческую помощь, поддержку и содействие капитану Диего Алатристе. Подписано – Карл, принц Уэльский.

Алатристе открыл эбеновый, отделанный перламутровыми инкрустациями ларчик. На печатке золотого перстня были вырезаны три пера – герб наследника британского престола – и они же оттиснуты на сургуче, которым был запечатан сложенный вчетверо лист бумаги. Подняв голову, капитан увидел, что Оливарес смотрит на него с меланхолической улыбкой на губах, оттененных разбойничьей бородой и густыми усами.

– Дорого бы я дал за такое письмецо, – сказал он.

Эпилог