Внезапно, в переулке между двумя ближайшими к пристани домами, показалось какое-то движение. Себастьян пристально посмотрел туда, и его пальцы на рукояти сабли нетерпеливо сжались. Из темноты возникли две закутанные в плащи фигуры мужчин. Одним из них был Хагги, боцман с «Ночной Ведьмы», которого Фагунда легко узнал, благодаря яркой бандане и блестевшим в ушах жемчужным серьгам. Хагги сопровождал немолодого горожанина, который довольно часто оглядывался назад, будто бы за ним гналась стая призрачных хищников.
Когда они поравнялись с капитаном, Хагги кивнул на своего спутника и сказал:
– Этот человек знает всё, что нам нужно.
Себастьян взглянул на заросшее крупной щетиной лицо городского жителя и кивнул.
– Кто ты?
– Мортон. Брент Мортон, сударь.
– Ты видел её, Мортон?
– Так же близко, как вас, сударь, – кивнул горожанин. – Вот уже третий день она живёт в «Золотом Ключе».
Фагунда вопросительно поднял бровь, и горожанин торопливо продолжил:
– Это гостиница, сударь. Очень приличная гостиница. В двух кварталах к востоку от порта.
– Она живёт одна? При ней нет стражи?
– Совершенно одна, сударь. И все три дня, примерно, около полуночи, ходит в район городской скотобойни. В жизни не видывал, чтобы хоть одна приличная женщина шаталась по ночам в таком гадюшнике…
– Она с кем-нибудь говорила? С прислугой? С торговцами? – спросил Себастьян, пытливо щурясь.
Мортон отрицательно мотнул головой.
– Да нет, что вы, сударь. Она не более разговорчива, чем камбала. Но я слыхал, что у неё полно золота, и она ждёт корабль, чтобы попасть в Ультран.
Фагунда несколько мгновений о чём-то размышлял, потом удовлетворённо кивнул.
– Хорошо, – сказал он и отстегнул от своего пояса небольшой кожаный мешочек, внутри которого что-то позвякивало. – Здесь пятьсот салерэнов, как договаривались.
Дрожащими от жадного нетерпения руками Мортон принял мешочек и расплылся в приторной подобострастной улыбке.
– Благодарю вас, сударь, вы очень щедры!
Себастьян сделал знак своему боцману.
– Проводи его.
Хагги посмотрел на горожанина, недобро усмехнулся и кивнул. Мортон же быстро спрятал деньги за пазуху и поклонился Фагунде.
– Да сохранит вас фортуна, милорд! И чтобы ваш корабль никогда не знал морской пучины!
– Да, да, конечно, – поморщился Себастьян и махнул рукой. – Ступай.
Хагги повёл горожанина обратно в переулок, из которого они и пришли, а Фагунда повернулся к своему старпому. Джереми стоял, словно бы околдованный, не сводя глаз с уходящих в темноту двух людей.
– Пятьсот салерэнов, капитан! – с досадой буркнул он. – Это же целых пять сотен салерэнов, лопни мои глаза!
– Не беспокойся об этом, – пренебрежительно сказал Фагунда. – Скажи команде, что мы идём к скотобойне.
Мысли Джереми разом вернулись от денег к настоящей цели их предприятия.
– А почему она каждую ночь ходит туда?
– Она вампир. И ей нужна кровь. Не станет же она набрасываться на каждого бездомного бродягу в этих переулках.
– Это правда, капитан, – согласился Джереми. – Но как мы сладим с вампиром?
– Не твоя забота. Главное, запомни, что…
Фагунда не договорил. Из темноты послышался негромкий сдавленный вскрик, и оба пирата тут же обернулись. Джереми потянулся было за пистолетами, но Себастьян жестом остановил его.
– Не суетись. Это Хагги.
Из темноты переулка, куда только недавно скрылись боцман и его спутник, показалась одинокая фигура Хагги. Он неторопливо шагал обратно, методично вытирая клинок своего кинжала о рукав. Подойдя к капитану, боцман убрал оружие и хищно осклабился.
– Всё сделано, – сказал он и протянул Фагунде тот самый мешочек с деньгами, на котором были заметны брызги крови. – Больше этот малый болтать не будет.
Себастьян весело хмыкнул, пристегнул деньги обратно к поясу и повернулся к застывшему у него за спиной от изумления старпому.
– Ты ещё здесь? Приведи команду. И поторопись, полночь уже скоро.
***
Место, где, собственно, и располагалась скотобойня, находилось почти на окраине Мальдека. Две мощёные улицы вели от порта в этот район города, куда сгоняли весь скот, проданный на городском рынке. Рядом стояли сколоченные из грубых досок сараи, часть из них оказалась настолько старой, что, казалось, доски уже высохли и истончились как нитки.