Капитан дальнего плавания

Из сорока лахтинцев в мореходку перешли восемь человек. Старейшее одесское мореходное училище готовит настоящих моряков. Будущих штурманов дальнего плавания там тоже не баловали. Год напряженной учебы, а затем пятимесячная практика на легендарном паруснике "Товарищ". Слово "легендарный" применительно к "Товарищу" - не расхожий эпитет, которым мы иногда без разбора награждаем многие знаменитые имена. Всякий, кто видел "Товарища" хотя бы на картинке, не может не ощутить, что этот красавец корабль с его высокими мачтами, несущими на себе наполненные соленым ветром паруса, кажется пришельцем из мира легенд, из прошлых веков, когда морские суда назывались каравеллами и бригантинами, а легенда о "Летучем голландце" еще воспринималась как быль. Легендарными фигурами остались в памяти нескольких поколений моряков капитан "Товарища" Фрейман и боцман Адамыч, рассказы о них, по сути достоверные и лишь слегка приправленные фантазией рассказчиков, и сегодня жадно слушаются молодежью, они часть общеодесского фольклора. Мне о "Товарище" рассказывал в свое время Александр Иванович, а в более позднее - его сверстники Сергей Миронович Шапошников и ставшие; впоследствии военными моряками Федор Федорович Гусаров и Герой Советского Союза Григорий Иванович Щедрин.

"Товарищ" имел четыре мачты: фок, 1-й и 2-й гроты и бизань. Три мачты имели прямое парусное вооружение, а бизань - косое. Мы с Сашей были во второй вахте, у третьего помощника капитана Андрея Густавовича Габестро отличного моряка-парусника. Наша вахта при авралах работала на первой грот-мачте, я на самых верхних парусах (бом-брамселя), а Саша, помнится, чуть ниже - на брамселях. При постановке и уборке парусов, при выполнении поворотов, на приборках и на погрузке балласта можно было на деле узнать, кто есть кто. Парусными работами руководил Андрей Густавович, а на палубе царил боцман Адамыч (фамилию его я забыл), и у обоих Саша был на хорошем счету. Смелый и расторопный, он отлично бегал по вантам и не чурался никакой работы. С ребятами он дружил и пользовался у них крепким авторитетом, "сачков" же презирал всей душой". Это вспоминает Федор Федорович. Его дополняет Григорий Иванович:

"Фамилия Адамыча была Хмелевский. Об этой колоритнейшей фигуре нашего гражданского флота хранят благодарную память несколько поколений моряков, прошедших морскую выучку у этого грозного на вид, но добрейшего человека, и недаром на его могилу в городе Батуми до сих пор приносят живые цветы. Многие по сию пору помнят его повадки и характерные словечки. Курсантов, которыми он был доволен, он звал ореликами. "А ну, орелики, взяли!", "Молодцы, орелики!". Саша Маринеско был из ореликов.

Еще более знаменитым, чем Адамыч, был капитан "Товарища" Фрейман. Его знали, кажется, на всех флотах, военных и торговых, а в Одессе - любой мальчишка. Имена капитанов Фреймана и Лухманова - в то время уже инспектора наркомата - назывались всегда, когда речь шла о том, что такое "настоящий морской волк". Это были носители, хранители и ревнители морских традиций, заслужить их похвалы было трудно. Команде шестивесельной гички, где старшиной был Гусаров, а Маринеско загребным, однажды удалось получить лестную оценку от обоих сразу. "Товарищ" стоял на феодосийском рейде. Лухманов прибыл в порт для инспектирования, и Фрейман послал за ним гичку. Ребята с шиком домчали Лухманова к трапу "Товарища". Старый морской волк, тронутый, что его доставили по-морскому, не на моторном катере, а на весельной гичке, оценивший лихость и образцовую выучку гребцов, выходя из гички, благодарил всю команду. Был доволен и Фрейман, ведь шлюпка - это визитная карточка корабля".

Кто-то скажет: "Подумаешь, большое дело - в тихую погоду с шиком прокатить начальство". И будет не прав:

Между умением и мужеством, между знанием и принципиальностью существует не простая, но ясно прослеживаемая связь.

Много лет назад, еще до войны, мне, работавшему тогда над пьесой о разведчиках нефти, понадобилась специальная консультация, и я встретился с одним из крупнейших специалистов в этой области, профессором Владимиром Александровичем Сельским. Маститый ученый внимательно меня выслушал, затем весьма деликатно расспросил об основном конфликте пьесы, и я рассказал ему об энтузиасте-геологе, который, рискуя своей репутацией, может быть, и чем-то большим, настаивает на продолжении разведывательного бурения, несмотря на то, что на проектной глубине нефть не обнаружена, а люди, беспринципные, трусливые, готовы остановить все работы, лишь бы не отвечать за возможную неудачу. Владимир Александрович реагировал на мой рассказ сочувственно, но несколько неожиданно: