Капитан Два Лица

Он продолжал улыбаться, а его кожа уже чуть побледнела. Дуан, вскочив с места, рванулся к нему.

Не будь стол прибит прямо к дощатому полу, он бы перевернулся. Кеварро безропотно позволил схватить себя за ворот и рывком поднять, даже не пошевелился. Пустая братская чаша опрокинулась от неосторожного движения. Там, в серебре, не осталось ни капли.

– Та’аш!

Пальцы, сжимавшие темную, шитую золотом ткань, предательски тряслись. Их сводило от неожиданного холода, пробравшегося с моря. У Дуана потемнело перед глазами, и это действительно мог бы быть яд, но не был. Проклятье, не был, проклятье, да, может, лучше бы был.

– Почему?!

Это все, что Дуан произнес. Точнее, Рыжая ударом под дых вбила из него слово, которое уже срывалось в губ Дарины, всего только вчера, и причиной которому был тот же человек.

– Он приказал мне сделать это сегодня, Ино, – прошелестело рядом. – Это… всегда были его решения. Но я не смог, хотя клялся, не мог, хотя Моуд накажет меня. Мне проще поступить так.

Сопоставить все произносимые с паузами слова, увязать в цепь было почти невозможно, но одно стало Дуану ясно. Кеварро, поначалу сам державшийся на ногах, терял опору, как терял и способность дышать. Рукой советник попытался схватиться за стол, наткнулся на чашу; она откатилась дальше, а пальцы соскользнули. Кеварро падал. Дуан опустился вместе с ним на пол, плавно и осторожно, как только мог.

– Мой друг…

Желтые глаза тускнели; Дуан знал, что в конце они почернеют, как уголь, и потеряют блеск, он видел подобное. Дыхание становилось совсем тихим и хриплым, точно что-то, попавшее в горло и вставшее поперек, мешало. Это что-то разрасталось и в худой груди.

– Давно, еще в войну, когда я был ребенком, он вытащил меня из-под копыт лошади альраилльского солдата, спас мою жизнь. Как обычно у знатных людей, мы скрепили это ритуалом Моуд, смешали кровь в чашах весов. Я должен был отплатить, но он очень долго ничего не требовал, так долго, что я успел забыть. Лишь потом, когда попал ко двору Талла, я…

– Кто он? – Дуан наклонился ближе, с ужасом ощущая, как удивительно быстро остывает в его руках черное тело. – Кто?

Ответ был ему почти известен. И нуц произнес имя, а потом, совсем глухо, добавил:

– Прошу, поверь одной важной вещи. Твой отец умер сам, раньше… – Кеварро поднял руку и неосознанным движением оттянул воротник. – Чем я нашел бы в себе мужество…

– Я знаю. – Дуан провел по его волосам, убирая с глаз, еще горящих, но замутненных подступившими слезами боли. – Знаю, верю. Скажи мне, есть от твоей отравы…

Он догадывался, что яды, приготовленные для королей, не имеют антидотов. И все равно спрашивал, ловя себя на том, что в очередной раз пытается встряхнуть советника за плечи, возможно, делая ему больно. Кеварро покачал головой на оборванный вопрос и вдруг опять улыбнулся.

– Я рад. И знаешь, я уже подарил ей тот твой… трофей…

Больше, кажется, он говорить не смог; веки опустились. В мгновение, когда Дуан притянул нуц ближе, зачем-то пытаясь удержать еще не до конца исчезнувшее тепло, слетела с петель высаженная дверь.

– Не смей пить с ним!

В капитанскую каюту ворвалась Дарина, за которой, как на аркане, тащился принц Арро. Видимо, он пытался удержать ее за плечо, в прямом смысле поняв просьбу «не отлипать от прекрасной дамы, пока мы с советником не поговорим». Черный Боцман высвободилась и мгновенно пересекла комнату с новым криком:

– Я же так и знала, дурья башка, знала, что ты вли…

Она осеклась, уставившись вниз.

– Что происходит?

– Ничего страшного… мое прекрасное наваждение. Здравствуй.

Это произнес Кеварро, вновь приоткрывая глаза и пробуя податься к Дарине поближе. По напряженным мышцам пробежала судорога, которую Дуан, казалось, ощутил сам. На губах выступила пена.

– Не двигайся, – хрипло попросил или велел он.

Дарине вряд ли нужно было что-либо объяснять, она догадалась мгновенно. Наклонилась, схватила холодную руку в свою. Она не плакала, только тоже дрожала; Дуан смотрел на ее лицо, не отстраняясь, судорожно сжимая кисть у советника на предплечье. Оно становилось все холоднее и тверже: черный народ костенел, едва сомкнув в последний раз глаза, и тело обращалось в подобие деревяшки. Дурнота, сжавшая нутро, накатывала вновь и вновь то горячими, то ледяными волнами. Она по-прежнему напоминала действие яда, худшего из ядов. Дуан глухо зарычал сквозь зубы.

– Носи жемчужину, пожалуйста, – прошептал нуц.

– Жемчужина!

Дарина неожиданно дернулась, выпустила советника и полезла в карман длинной рубашки, в которую вечно рядил ее Железный. Она зашарила там быстрыми, нервными движениями и наконец извлекла внутреннюю раковину шан’аацца, блеснувшую черно-лиловыми створками. Вместо того чтобы открыть, Черный Боцман сжала подарок, раскрошив в порошок, оставила в пальцах только маленький шарик из темного перламутра – гладкий и слегка светящийся в полумраке.

– Если только ты любишь меня хоть немного… если не любишь, если хотя бы вожделеешь, если проклянешь, когда узнаешь ближе, мне плевать…