Капитан Филибер

…Весь день без отдыха работал Сартакпай. И, когда стемнело, он тоже не захотел отдохнуть. Катунь бежала как бешеная. Ветер гнул деревья. В небе дымились черные тучи. Они грозно плыли навстречу друг другу. И маленькая туча, налетев на большую, высекла яркую молнию. Сартакпай поднял руку, поймал молнию и вставил ее в расщепленный ствол пихты. При свете пойманной молнии Сартакпай стал строить мост. Он вонзал один камень в другой, и камни покорно лепились один к другому. До того берега осталось проложить не больше пятнадцати кулашей. И тут мост рухнул…

Он понял. Горная река – Река Времен – бушевала перед ним, сметая мосты и плотины. Он, создавший этот Мир, был не сильнее древнего богатыря. И не счастливее. В ушах гремело, желтизна под веками затянулась зеленью, ногти впивались в мокрый камень… Тщетно, тщетно, ничего не изменить, никого не спасти…

…Одинокий и печальный сел Сартакпай на своего коня и вернулся к устью Ини. Его родной аил давно рассыпался. Сартакпай расседлал коня, бросил на большой камень стопудовый токум и, чтобы он скорей высох, повернул камень к солнцу, а сам сел рядом, закрыл глаза и умер. Тут и кончается сказка про Сартакпая – Хозяина Молний…

Он не был Хозяином Молний, не мог повернуть вросший в землю камень. Мог лишь сесть рядом и закрыть глаза…

* * *

– Грех – не выдумка, – решительно заявила Ольга Станиславовна Кленович. – И не абстракция. Грех вполне реален в самом точном материалистическом значении.

Казенная серая простыня с легким шелестом сползла на пол, чего увлеченная темой Саша даже не заметила. При такой диспозиции спор о грехе становился особо пикантен. Я вжался в стену (топчан, топчан!), зажевал мундштук «Дюшеса» и приготовился внимать.

– В третьей станице подряд – очаги венерических болезней. И не всякая ерунда, которую студенты подхватывают, а… Я тебе потом на бумажке напишу. Моряки стояли – Революционный Кронштадтский полк. Изнасилований не было, там за такое сразу расстреливают. Больные – главным образом одинокие солдатки и вдовы.

– Для мореманов революционный сифилитик ценнее здорового буржуя, – согласился я. – Грех же не токмо материалистичен, но и…

– Филибер! Ну ты что, не сейчас! Я уже почти опоздала, бежать нужно. И не кури в кровати!..

– Скажи еще – «на ложе», – вздохнул я, утыкаясь локтем в доски топчана. – В следующий раз прямо на полу постелем, все удобнее… Итак, если грех – научный факт, то каковы выводы из этого факта?

– Не выводы. Вопрос.

Саша ловко повернулась на лежаке, зеленые глаза оказались совсем рядом, теплая ладонь скользнула по щеке.

– Кто ты, мой Филибер? Откуда ты? Сколько тебе лет – на самом деле?

Мне бы удивиться. Не вопросу – тому, что он задан только сейчас. Я ждал его месяц назад.

С годом рождения решилось просто. В документах я проставил 1886-й – чтобы не числиться совсем уж мальчишкой, но и не быть старше Чернецова. Субординация, однако! Все считали, что выгляжу я моложе, лет на двадцать пять. Удобная она, Q-реальность! Биографию же выдумал совершенно отфонарную – три строчки в личном деле. Барнаул, а также исторический факультет Харьковского университета оставил – что мое, то мое. Даже тему диссертации (магистерской, конечно, не кандидатской) указал почти подлинную. Пусть удивляются!

Удивился лишь один человек – Митрофан Богаевский, коллега-историк, с которым мы быстро перешли на «ты». Университетское братство – не шутка. Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus! Остальным такие детали были до всё того же фонаря. За шпиона или марсианина не принимали – и спасибо.

– Если я скажу о глазах, о том, как ты смотришь, мой Филибер, это будет, как ты говоришь, лирика. Но ты иначе двигаешься. Словно… боишься себя расплескать. Так ведут себя раненые – в первые минуты, до того, как упасть. Но ты не болен, ты совершенно здоров, у тебя даже царапины исчезают на следующий день. И голос… Ты привык разговаривать с людьми – с теми, кто значительно моложе или младше по должности. Знаешь, кем тебя здесь считают? Офицером американской армии! Наверное, из-за твоего английского, у тебя невероятный акцент. Но ты не американец, хотя и носишь в кармане корреспондентскую карточку «The Metropolitan Magazine». Русская артикуляция, хорошо знаешь Петербург и Москву, действительно жил в Харькове. И… не помнишь, сколько стоил хлеб до войны.

Все верно. Стать своим в чужом Времени, в чужом Мире, даже тобой сотворенным, нельзя. Разведчица Добрармии Ольга Станиславовна Кленович просто оказалась чуть наблюдательнее прочих.

– И еще… Это тоже – научный факт. Я выздоровела, Филибер. У меня чахотка, я не лечилась, некогда было. Мне оставалось… не слишком много. Поэтому я могла не щадить себя – и не щадить других. Но я здорова, мой Филибер. Рядом с тобой, понимаешь? Когда тебя нет больше двух дней, я снова начинаю кашлять… Кто ты?

Зеленые глаза смотрели серьезно, и мне вдруг показалось, что взгляд мне хорошо знаком. Взгляд мертвого солдатика из моих снов – недобрый, ироничный, выжидающий…. Неровный оскал, желтые кривые зубы. «Давай!»

На меня смотрел Мир. Мой Мир.

– …Филибер! Дети в школу собирайтесь!..