Капитан флагмана

- Тебя послушать, у нас каждый день - аврал. А когда в последний раз было такое? В прошлом году? Ты знаешь, я сам противник штурмовщины, но сейчас нужно. Понимаешь, нужно, Лорд. Собери людей, объясни. Правду скажи. Поймут. И еще: "Торос" надо принимать... Да, да, у Романова. Вот какое дело, милый ты мой Лордкипанидзе.

Зазвонил телефон. Тарас Игнатьевич снял трубку. Узнал голос первого секретаря обкома. Обрадовался.

- Здравствуй, Яков Михайлович... Спасибо... - Он покосился на Лордкипанидзе и жестом отпустил его. - А я прямо с аэродрома сюда... Все вместе, Яков Михайлович... И "Торос" принимать нужно... Нет, сегодня... Да, незамедлительно... Я уже звонил ему, сейчас будет... Что поделаешь, если все так завязалось узлом... В Отрадное?.. Хорошо, проскочим... Буду у нее в шестнадцать... Спасибо, передам.

4

Валентина Лукинична лежала в отдельной палате, маленькой комнатке с единственным окном на юг. Ее называли по-разному, эту комнату. Сначала изолятором, потом палатой особого назначения. Иногда сюда переводили умирающих. Умирать на виду у всех не положено, вот и переводили сюда под разными предлогами.

Больные были наслышаны о недоброй славе этой палаты и потому на перевод соглашались неохотно, а иногда и вовсе не соглашались. Персоналу - особенно сестрам, да и врачам тоже - нередко приходилось тратить немало сил и времени, чтобы убедить их.

- Там у вас умирают. Я тут останусь. Буду лежать тихонько - стона не услышите. Только не переводите.

Затем, с легкой руки тети Домочки, пожилой санитарки, эту палату стали называть райской.

Однажды Андрей Григорьевич во время обхода распорядился перевести в эту палату немолодую умирающую от белокровия колхозницу.

- Там лучше вам будет, - сказал он, - воздуха много, да и сестры всегда рядом.

Женщина промолчала, но когда обход кончился и тетя Домочка стала собирать ее вещи, запротестовала:

- Не пойду!

- А чего не пойдешь? - спокойно спросила своим певучим голосом тетя Домочка, продолжая как ни в чем не бывало собирать вещи. - Ловкенькая палата, светленькая, чистенькая. Там знаешь как легко дышится?

- Боюсь я туда, - прошептала больная, - там умирают.

- Вот и дура, - беззлобно произнесла тетя Домочка. - Когда твой час пробьет, все равно помирать придется. Вот сегодня привезли одного прямо в морг: попал под машину. Так что же, по-твоему, если на улицах люди под машину попадают, значит, так и сидеть дома? Смерть, она всюду найдет. Значит, на роду написано - умереть под машиной. А у вас на поле разве не умирают?

- Умирают, - вздохнула колхозница. - Свекор мой прошлым летом на поле умер. В мозг излияние от жары.

- Ну вот, я и говорю: когда смерти надо будет забрать тебя, она не поглядит - где застанет, там и возьмет. А та палата у нас особливая, райская, можно сказать, палата. Кому там помереть посчастливится, прямо в рай попадет.

- Почему в рай? - поинтересовалась полная соседка слева.

- А в ней старик один причащался, - продолжала тетя Домочка. - Почуял смерть и наказал, чтоб за батюшкой послали. И старуха его потребовала. И сын. Дело ночью было. Галина Тарасовна как раз дежурила. "Ладно, говорит, пускай кличут". Вот и позвали. Я сама и сбегала. И все время там была, пока батюшка причащал того старика. А после всего он, батюшка, значит, и палату благословил. И это при мне было. Осенил ее крестным знамением и сказал: "Всем, кому тут помереть доведется, царствие небесное ныне и присно и во веки веков". Вот как. Теперь кто в этой палате помрет, вроде как бы святой: все грехи ему заранее отпущены. Я своим наказала, коли мой час пробьет, только туда. А ты упираешься, хотя до смерти тебе еще годков тридцать, не меньше.

С тех пор стали называть палату "особого назначения" еще и "райской".

К Валентине Лукиничне все относились с подчеркнутым вниманием не только потому, что она была тяжело больной, а еще и потому, что дочь работала ординатором отделения, а муж знатный человек в городе - директор самого крупного судостроительного.

Галина всегда помнила мать крепкой, сильной, на редкость спокойной. А сейчас - жутко смотреть - щеки ввалились, нос заострился, на губах, всегда улыбчивых, появились морщинки, и лишь глаза, хоть стали больше, глубже, казались прежними - спокойными и вдумчивыми, только веселых огоньков в них сейчас не было. На всем ее лице - в складках у рта, в изгибах бровей застыли боль и страх, что эти и без того нестерпимые муки еще усилятся.

С тех пор как мать положили в эту палату, Галина почти не бывала дома. Все время здесь. Ей казалось, что никто никогда не испытывал таких страданий, как ее мать. Она знала - муки родных и близких всегда кажутся особенно тягостными. Нет, нет, то, что выпало на долю ее матери, было действительно ужасно. Галина с мольбой смотрела на Андрея Григорьевича, но тот лишь беспомощно разводил руками.

- Ничего не поделаешь. Солнечное сплетение. Мы еще смутно себе представляем, как это грандиозно - солнечное сплетение.