Капитан флагмана

Подъемом этой плохо рифмующейся конструкции руководил стоящий на краю палубы здоровяк - широкоплечий, в брезентовых брюках и такой же куртке, наброшенной на голые плечи. Из-под куртки выпирала загорелая до черноты волосатая грудь. На голове - защитный шлем. Здоровяк стоял на крепких, широко расставленных ногах и жестом отдавал распоряжение сердитой крановщице.

Конструкция двигалась, чуть покачиваясь. Сначала потихоньку. Потом быстрее. Шла она одновременно вверх и приближалась к борту корабля.

Второй такелажник соскочил с платформы, остановился рядом, закурил. Он тоже внимательно следил за подъемом.

- Сколько она тянет? - спросил Григорий.

- Кто "она"?

- Эта железяка.

- На кой ляд тебе, - покосился на него такелажник.

- Из газеты я.

Рабочий посмотрел на него недоверчиво.

- Из какой газеты?

- Областной. Внештатный журналист я. Интересуюсь вот этим всем. - Он сделал неопределенный жест.

- Интересуешься, значит? Ладно, интересуйся. Только это не "железяка", а секция. А тянет она сто тонн.

Григорий извлек из кармана блокнот, выдернул из-под его корешка самописку и сделал короткую запись. Потом его вниманием завладел богатырь, тот, наверху. Легкими движениями рук он "брал на себя" эту секцию. Конструкция поднималась все выше и выше. Рычал, надрываясь в натуге, кран. Дрожал от напряжения. Казалось, его изогнутая, чем-то похожая на жирафью шея вот-вот хрустнет, сломится от непомерной тяжести - и стотонная конструкция рухнет, ломая все вокруг: эстакаду, этот крохотный паровозик, платформы... Было странно, что паровозик этот не убирается подальше от нависшей над ним многотонной опасности. Стоит чудак и пыхтит, отдуваясь с облегчением, даже будто радуется, что избавился наконец от такой тяжести. Машинист высунулся из окошка и тоже смотрит, как идет в небо огромная секция.

А кран то гудел, то затихал на короткое время, подчиняясь едва заметному, но выразительному движению руки богатыря, то вдруг снова принимался натужно выть. Толстые тросы при этом вздрагивали, как живые.

- А этот сюда направлен. Такелажником, - услышал Григорий рядом с собой уже знакомый голос паренька. - Может, в нашу бригаду его определят, а, дядь Федь?

- Из газеты он.

- Так у него направление в наш цех. Разнорабочим.

- Правду он говорит? - сурово спросил старший.

- Правду, - спокойно сказал Таранец, вынул из кармана направление, протянул пожилому.

Тот внимательно посмотрел, поднял глаза и спросил строго:

- Что ж ты голову морочишь?

Григорий сунул руку в брючный карман, вынул газету, протянул такелажнику и произнес, не глядя на него:

- На последней странице. Стихи. Мои. Таранец моя фамилия. Григорий Таранец...

Пренебрежительный тон юноши, пахнущая свежей краской газета и колонки стихов, обрамляющих фотографию с изображением знакомого кусочка берега Вербовой, видимо, убедили такелажника. Он сравнил фамилию на бумажке с той, что была отпечатана жирным шрифтом над подборкой стихов, убедился в полной идентичности и сунул газету под нос изумленному напарнику. Посмотри, мол.

- Чего же он - к нам?

- Значит, газете так нужно, - пробасил старший, добрея. - Максим Горький, если б его на такой завод послали, рехнулся бы от счастья, а ты...

- Это кто на палубе, там? - поинтересовался Таранец, указывая пальцем на богатыря.

- Скиба это. Василий Платонович. Лучший бригадир судосборщиков на стапеле. А только про него уже писали. И не раз.

Конструкция повисла над палубой и, повинуясь руке бригадира, стала опускаться, пока наконец не села на свое место.

- Зачем же ты к нам идешь? - поинтересовался рабочий, на которого подъем этой махины не производил никакого впечатления.

- Знаете, что такое жизнь, дядь Федь?

- Жизнь - это проще пареной репы, - ответил рабочий, несколько шокированный этим "дядь Федь". - Жизнь - это, браток, борьба. И в песне так поется. Вот смерть - это посложнее и непонятней, а жизнь - проще пареной репы.

- Вот я пришел сюда, чтобы этому делу научиться. Для вас это просто, а для меня - сложнее сложного. Потрусь здесь около вас - глядишь, а для меня все проще пареной репы станет...

- Это где же ты задумал тереться? Среди нас, такелажников?

- Нет, я к вам не пойду. Я к нему пойду: к этому Василию Платоновичу.

- Так бумажка у тебя, браток, не туда, а к нам, такелажникам.

- Бумажка - что? Бумажку и переделать можно.

- Судосборщик, сынок, - перешел уже вовсе на покровительственный тон бригадир, - специальность посложней нашей. Там нужно и в чертежах разбираться, и резаком орудовать, электросварку постичь. И силушка нужна, потому иной раз и кувалдой наподдать приходится.

- Справлюсь. Я, дядь Федь, из тех, которые, если захотят...

- Хвастун ты, вот кто, - рассердился на это и впрямь весьма пренебрежительное "дядь Федь" пожилой такелажник и вдруг напустился на своего помощника: - Какого черта глазеешь тут? Давай подбирай тросы. Не слышишь, как машинист орет.