Капитан Фракасс

Здесь были красивые наряды, тонкое белье, кружева, шитье, драгоценности, штуки бархата и китайского шелка, словом, целое приданое, богатое и вместе с тем изысканное. Тут же оказался и кожаный мешок, длинный, широкий и тяжелый, доверху набитый деньгами. Зербина, развязав шнурки, рассыпала по столу настоящую реку золотых монет. Запустив свои смуглые пальчики в груду золота, как веяльщица в груду зерна, Субретка набирала полные пригоршни, а потом растопыривала пальцы, и луидоры лились с них сверкающим дождем, более частым, чем тот, что пленил Данаю{105}, дочь Акрисия, проникнув к ней в бронзовую темницу. Глаза Зербины блестели при этом не меньше, чем золото, ноздри раздувались, а нервный смешок обнажал белоснежные зубы.

— Серафина лопнула бы со злости, увидев мои богатства, — сказала Субретка Ироду и Блазиусу. — Вам же я показываю их для того, чтобы вы не думали, будто нужда, а не чистая любовь к искусству приводит меня назад. А если вы, милые мои старички, промотались вконец, загребите отсюда лапами, сколько можете удержать. Берите, не стесняйтесь!

Актеры поблагодарили ее за великодушие, но отказались, заверив, что не нуждаются ни в чем.

— Ну что ж, буду бережно хранить вашу долю на всякий случай, — заметила Зербина.

— Итак, ты покинула бедного маркиза, — соболезнующе сказал Блазиус. — Сама ты не из тех, кого бросают. Тебе больше пристала роль Цирцеи, нежели Ариадны{106}. А между тем это блистательный вельможа, манерами истый придворный, хорош собой, умен и по всем статьям достоин более продолжительной любви. — Я и намерена сохранить его, как перстень на пальце, как самое драгоценное из моих украшений, — заявила Зербина. — Я вовсе не бросила его окончательно, а если и рассталась с ним, то лишь для того, чтобы он последовал за мной.

— Fugax sequax, sequax fugax, — подхватил Педант, — эти четыре латинских слова звучат как заклятье и похожи на кваканье в комедии «Лягушки» сеньора Аристофана, афинского сочинителя; они заключают в себе самую суть любовной науки и могут служить правилом поведения как для мужского, так и для женского пола.

— А что означает твоя латынь, старый Педант? — спросила Зербина. — Ты забыл перевести ее на французский язык, упустив из виду, что не всякий, подобно тебе, был школьным учителем и наставлял учеников ферулой. — Эти слова можно было бы перевести двумя строками или стишками в таком роде:

Бегите — и вас ловят,
Ловите — вас бегут.

— Вот уж поистине стихи, чтобы петь под свистульку или сладкий рожок на мотив детской песенки.

И озорница громко запела стихи Педанта, да таким звонким, серебристым и переливчатым голоском, что приятно было слушать. Свое пение она сопровождала выразительными минами, то веселыми, то гневными, изображая попеременно двух любовников — один преследует, другой убегает, один горит страстью, другой отвергает его. Нарезвившись вволю, она утихомирилась и заговорила серьезным тоном:

— Послушайте мои приключения. Маркиз приказал слугам, которые ждали с мулами на перекрестке, отвезти меня в маленький замок, или охотничий павильон, запрятанный в самой чаще принадлежащих ему лесных угодий. Не зная о существовании павильона, никогда не набредешь на него, тем более что он скрыт от глаз черной стеной елей. Туда этот славный вельможа отправляется пировать с веселыми собутыльниками. Хоть вопи там во все горло, никто не услышит, кроме старого слуги, который приносит все новые бутылки. Там же маркиз устроил приют для своих увлечений и фривольных забав. Есть там комната, обтянутая фландрскими шпалерами с пейзажами, неплохо обставленная: кровать допотопная, но широченная, мягкая, с пологом и пуховиками; туалетный стол, на нем решительно все, что надобно женщине, будь она хоть герцогиня: гребни, губки, флаконы с эссенциями и эликсирами, коробки с мушками, с губной помадой, с миндальными притираниями; рядом кресла, стулья и табуреты с удобнейшими сиденьями, на полу турецкий ковер, такой пушистый, что, упав на него, нельзя ушибиться. Этот потайной уголок занимает весь второй этаж павильона. Я говорю «потайной», потому что снаружи ничто не сулит такого великолепия. Стены от времени почернели и, кажется, того и гляди, обрушились бы, если б их не обвивал и не скреплял плющ. Проходя мимо замка, можно счесть его необитаемым, — по вечерам ставни и драпировки не пропускают ни пламени свечей, ни огня каминов.

— Превосходная декорация для пятого акта трагикомедии, — перебил Тиран. — В таком доме можно без помех перерезать друг другу горло.

— Привычка к трагическим ролям омрачила твое воображение, — сказала Зербина. — Жилище это, напротив, весьма приветливо, и маркиза никак не назовешь злодеем.

— Продолжай же свой рассказ! — с жестом нетерпения поторопил Блазиус.