Капитан госбезопасности. Ленинград-39

Сейчас в размаривающем тепле и под монотонный перестук он то и дело начинал клевать носом, но погрузиться в сон ему удавалось всего на какие-то секунды. Подскоки «паровика» на рельсовых стыках, покачивание из стороны в сторону на неровностях полотна, гул вагонных разговоров и смех, – все вместе и поочередно выбрасывало его из сна. К дреме в вагоне тоже надо иметь привычку, а он три года не то что не пользовался железной дорогой, но и не видел рельсов, не слышал паровозных гудков.

Он поправил сползающий с коленей портфель, потертую, с исцарапанным металлическим замком обязательную принадлежность совслужащего. Кем он, собственно, в данный момент и является. Что подтверждает лежащее во внутреннем кармане пиджака удостоверение инструктора Областного дома работников просвещения. В том же кармане – серпастый и молоткастый. В паспорт рукой Ирмы Валлиайнен были вписаны его нынешние имя, отчество и фамилия – Курьянов Николай Федорович. Сорока двух лет, холостой, русский, место рождения – деревня Бернгардовка Ленинградской области. Да, он узнает эту руку. Нежную, аккуратную и умелую руку курносой хохотушки Ирмы, работающей у Меландера в отделе изготовления документов, с которой у него три года назад случился короткий роман. Это было, разумеется, до того, как он принял предложение Меландера уйти в глухую консервацию, жениться на финке, поселиться на глухом хуторе и ждать приказа.

Но даже Ирма и тем более его финская жена Хельга не знали его настоящего имени – Навроцкий Денис Александрович. Граф Навроцкий. Который тайно путешествует с паспортом на Курьянова, вот такие метаморфозы, господа. В Финляндии его настоящее имя известно лишь полковнику Меландеру. И то полковник называл его всегда по тому имени, под которым он жил в Суоми. А сколько же у него всего было имен? Лень пересчитывать…

– Я, грит, из водолазов, – рассказывал парень, занявший его место у окна, и дергал кепку за козырек. – Налили двести. Он хлоп и с коней. Какой там, к собакам, водолаз!

«Быдло, я еду в страну развитого хамства, победившего быдла. О возвращении в которую я мечтал двадцать лет». Под эту думу он взглянул за окно. И сразу узнал места, мимо которых пыхтел их «паровик». Там бежали перелески, крыши деревянных домов, сады, огороды. Они подъезжали к Озеркам. Ему вспомнились летняя дача, три озера, катание на лодках, грибное половодье, стихи Бальмонта, прелестное, воздушное создание Софочка, юношеское томление первой любви, объяснение в грозу под дубом. Где вы теперь, Софочка, куда вас забросила судьба, что она с вами сделала? Где вы все теперь, друзья юности, те, кто хотел стать поэтом, офицером, роковой красавицей петербургского света? И за вас тоже поквитаюсь с большевиками как смогу, давно я этого ждал.

– Щас подморозило, клюкву прихватило, самое время ее брать, она сладину дала, – доносилось из-за спины.

Столкнуться с петербургскими знакомыми он не боялся. Не только потому, что их не должно было остаться, ибо не к тому классу они принадлежали, чтобы, даже решив остаться в одной стране с большевиками, дожить до тридцать девятого. Еще и потому он не боялся нежданных встреч, что признать в нем того двадцатилетнего юношу, каким он навсегда уехал из Петербурга, смогли бы разве мать с отцом, будь они живы, голос крови подсказал бы. Остальные – не узнают. Скажем, если его нечаянно увидит дворник их дома на Гороховой, или их кухарка Анфиса, или ее сын. От того астенического и мечтательного юноши не осталось ничего – ни во внешности, ни во взгляде, ни внутри.

Не признал бы в нем сейчас того ищущего смерть юношу поручик Ирбенев, с которым они пробирались на Юг в Добровольческую армию генерал-лейтенанта Деникина. Не узнал бы в пассажире «паровика» того длинноволосого, усатого командира сотни, запомнившегося в неизменной венгерке и папахе, Нестор Иванович, батька Махно. А жив ли сейчас батька? В тридцать четвертом еще был жив, после этого ничего о нем не слышал…

Никто, он уверен, и из польских товарищей по оружию, с которыми он выгонял из Полонии красного упыря Тухачевского, рубил в капусту его красноармейцев, не сказал бы сейчас, что на скамейке пригородного поезда сидит никто иной, как бородатый «пан Толек», отличавшийся беспощадностью и отчаянной храбростью.

Не сумели бы опознать его и американские знакомые, даже американские полицейские, которые имели полное подробное описание его внешности. А они до сих пор его ищут, все-таки он властями штата Огайо приговорен к смертной казни по обвинению в убийстве. Он сбежал тогда из полицейского автомобиля по дороге в центральную тюрьму штата, закованными в наручники руками разбросав конвоиров, и вернулся в Европу в трюме сухогруза.