Фельдмаршал Миних, хоть и очень задумывался в последние дни насчет брауншвейгских, хоть тайная его мысль и могла успокоить принца Антона, все же согласился подслужиться регенту. Унизить принца даже было в его видах, лишь бы только не унизить принцессу. Она ему нужна, а сам принц Антон только мешает. Его можно терпеть единственно в качестве неизбежного зла и, следовательно, во всяком случае, нужно, по возможности, уменьшить это зло.
Таким образом, в тот же день просьба была готова. Написал ее не сам фельдмаршал, а поручил это дело своему сыну, и немедленно же доставил ее Бирону.
— Только если отошлете вы эту просьбу графу Остерману, то прошу вас, ваша светлость, велеть переписать ее: я не хочу, чтоб Остерман видел почерк моего сына. Он догадается, что все это дело идет через меня, а это не только бесполезно, но и вредно может быть.
— Хорошо, хорошо, велю переписать, — ответил Бирон.
В просьбе принца Антона, якобы обращаемой им к своему сыну, новорожденному императору, говорилось:
«Я ныне, по вступлении Вашего Императорского Величества на Всероссийский Престол, желание имею мои военные чины низложить для того, чтобы при Вашем Императорском Величестве всегда неотлучно быть».
Бедный принц Антон очень изумился, когда ему принесли для подписания эту бумагу и он прочел ее. Он в первый раз узнал себя таким нежным, заботливым отцом.
Ему было чрезвычайно жалко отказаться от семеновского и кирасирского полков, но Анна Леопольдовна вышла из себя, узнав, что он не хочет подписывать бумагу.
— Что ж это вы, в самом деле, погубить нас думаете?! — кричала она. — Неужели еще надо вам растолковывать, что если вы не подпишите, так тут нам и конец, вас непременно вышлют из России: или хуже, засадят в какую-нибудь крепость? Да это еще ничего: может быть там вы бы одумались, а, ведь, на вас то не остановятся, ведь, и меня погубят, и сына нашего погубят. Сейчас подписывать, сейчас!
Она вложила ему в руку перо, и он подписал это заявление о своих нежных родительских чувствах.
Через несколько дней военной коллегии дан был указ, в котором говорилось:
«Понеже его высочество, любезнейший наш родитель желание свое объявил имевшиеся у него военные чины с низложить, а мы ему в том отказать не могли, того ради, через сие военной коллегии объявляем для известия. Именем Его Императорского Величества, Иоганн, регент и герцог».
При дворе рассказывали, что принцесса Анна Леопольдовна, заставив мужа подписать прошение, сейчас же отправилась к Бирону, объявила о своем поступке, уверила его, что отлично понимает свое положение и всеми силами негодует на действия мужа. Она даже бросилась на шею герцогу. Умоляла его не давать гласности неразумным делам принца Антона и обещала сама неотступно присматривать за ним. И она стала присматривать.
Принц Антон очутился как бы под домашним арестом.
Он не мог никуда выходить, его вечно стерегли то жена, то Юлиана Менгден.
Против такого стража, как Юлиана, сначала он ничего не имел, даже рад был раскрывать ей свою душу и плакаться на свои несчастия. Она внимательно и участливо его слушала, но все же он, наконец, с глубоким сожалением, должен был сознаться самому себе, что она больше страж, нежели друг его.
Бирон торжествовал. Как еще несколько дней тому назад он упал духом и считал себя чуть не на краю гибели, так теперь он совершенно убедился, что эта гибель миновала, что для него нет ровно никакой опасности, что стоит он твердо и может снова делать все, что угодно.
В этой уверенности его поддерживал и Бестужев.
— Ну, так внушайте же все это кому следует, — сказал Бирон Бестужеву после долгого с ним разговора. — В особенности иностранным резидентам внушайте, что никакого волнения больше нет, что мне некого опасаться, что никто не стоит у меня поперек дороги.
Бестужев поспешил исполнить это. Он говорил многим, что если б захотели, могли бы поступить с принцем вовсе не так милосердно; хоть он и отец императора, но вместе с тем и его подданный. «Петр, — говорил он, — подал пример, что имеет право сделать отец с бунтующимся сыном. То же самое, наоборот, может сделать и сын с бунтующимся отцом, своим подданным. Принц Антон до сих пор рассчитывал на венский двор, но теперь он увидел, что этой опоры для него не существует. Мы не только совершенно отстранили партию, преданную ему или его жене, но, вообще, можем сказать, что дело наше выиграно».