Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

Поеживаясь от холода, я хотел было вернуться в каюту — подремать до завтрака, но тут из дальнего кута бухты донесся надсадный и беспокойный крик чаек. Я подошел к борту и посмотрел в ту сторону, где раздавался птичий галдеж. Что там случилось? Туман закрывал угол бухты, и мне ничего не удалось увидеть. Я быстро вернулся в каюту, взял бинокль, зарядил фотоаппарат высокочувствительной пленкой и занял прежнее место. Крик чаек становился все громче и тревожнее, но я по–прежнему ничего не видел.

Прошло много времени, китобоец уже просыпался. Из кочегарки доносился стук лопат и звон ломиков; на камбузе повизгивали дверцы плиты — Остренко разводил огонь; в каюте механика засвистел напильник. В матросском кубрике кто–то громко сказал:

— Опять этот чертов туман! Нечего было уходить от «мамы» (так китобои называют «Аян»), кино посмотрели бы.

— Да-а, — сказал другой, и я по голосу узнал Жилина, — жаль, не тебя назначили капитаном! Ты бы так и стоял у матки под бортом, а китов бы за тебя медведь бил…

Продолжение разговора я не слышал, так как в куту, где галдели чайки, в этот момент немного просветлело, и сквозь кисею изреженного тумана я увидел огромное животное. Что это? Выбросившаяся на берег косатка или «обсохший» на отмели горбач? Я поднял бинокль. Но даже сквозь сильные стекла не удалось разглядеть того, что происходило на дальней отмели.

Что могло быть там? Какую тайну скрывала аспидная пелена? Боже, как же далеко я забрался от тех мест, где на улицах горит электричество, вода бежит по трубам, а туманы так редки, что о них сообщают в газетах!

Я продрог и хотел было пойти погреться, как услышал на палубе шаги. Я оглянулся — это был кок Остренко.

— Здравствуйте, профессор! — сказал он. — Что вы там смотрите?

Вытирая на ходу мокрые руки, он направился ко мне.

— Вы это смотрите? — указал он рукой на место, куда я глядел.

— Да, — сказал я.

— Ну и что?

— Не могу разглядеть. Что это такое?

— Тю, — сказал он, — да это же Степан Петрович на шлюпке! Ну конечно, сам кэп. — И, понизив голос, Остренко пожал широкими, как у борца, плечами. — Не понимаю — чего он не спит? Встал я ночью. Темень, ни Млечного Пути, ни луны — мы же на краю света. Пригляделся к темноте и вижу — капитан наш на полубаке ходит. Трубка, как паровоз, дымит, а он все ходит и ходит… Поглядел я на него и подумал: «Э, Жора, твое дело спокойней. Накормил команду, селедку на завтрак в заварку положил, чтобы отмокла, гречку перебрал — и пожалуйста: хочешь себе — спи, хочешь — читай Майна Рида «Всадник без головы». От книжонка! Умереть не даст! А еще Горького про детство… Лихо написано! А между прочим, не говорил вам капитан, чего это с ним?

— Нет, ничего не говорил.

Остренко оглянулся и шепотом сказал:

— Штурман говорит, что у нашего капитана жинка — того… Правда ли это?

— Вранье, — сказал я.

— Вы видели жинку капитана?

— Нет.

— Я ее видел один раз в Приморске. Не женщина, а антик–марен! Все мужчины города оборачиваются, когда она идет… Жалко, — вздохнул Остренко.

— Кого?

— Да капитана Кирибеева… Не жизнь у него, а… Встал чуть свет, взял шлюпчонку — и айда… Как вы думаете, может, он через это и переживает? Сейчас вернется и начнет гонять по ящикам. Я думаю, что он умно делает: зачем валюту платить?.. Что мы, богом обиженные или из жалости тетей рожденные? Что мы, сами не можем китов бить? Подумаешь, хитрое дело! Я где–то читал, что англичане блоху заводную сделали да и подарили ее царю нашему: вот, мол, смотри, что наши мастера могут. А смотреть на ту блоху можно было только через лупу — такая она была маленькая, как пороховинка. Царь показал нашим мастерам и говорит: «Вот какую диковину англичане сделали. А вы что можете?» Наши с них посмеялись, блоху тую разобрали, на ножки ей манэсенькие подковочки надели и опять собрали… Здорово, а? Так то блоха, а тут самое исполинское животное, тут проще.

Он помолчал немного, глядя, какое впечатление произвела на меня его речь, и, заметив, что я внимательно слушаю, добавил:

— Между прочим, Кнудсену не нравится, что Кирибеев гарпунят готовит, очень не нравится. Ну и что? Капитану Кирибееву все эти недовольные — что слону дробина. Он до своего дойдет, ночи спать не будет, а дойдет… Я уже про себя решил: как только он убьет первого кита, торт такой сделать — фигура кита из орехового теста с изюмной начинкой, сверху шоколадом, как глазировкой, покрывается… В эту фигуру вводится гарпун из цуката, а к нему придается линь из атласного сахара. Тортик — будь здоров! Ни на этой, ни на другой стороне земного шара не найдешь ничего подобного.

Пока он говорил, туман в дальнем куту бухты растаял, и я отчетливо увидел шлюпку и капитана Кирибеева. Он греб в сторону китобойца. Над ним с диким гвалтом вились чайки. Остренко вдруг засуетился.