Капитан Крузенштерн

«К величайшему моему удовольствию, я увидел удивительные плоды неустанного трудолюбия Баранова, — пишет Лисянский. — Во время нашего краткого отсутствия он успел построить восемь зданий, которые по своему виду и величине могут считаться красивыми даже и в Европе. Кроме того, он развел пятнадцать огородов вблизи селения. Теперь у него находятся четыре коровы, две телки, три быка, овца с бараном, три козы и довольно большое количество свиней и кур. Такое имущество в этой стране драгоценнее всяких сокровищ».

Конечно, Лисянский прежде всего спросил Баранова, как и где теперь живут ситкинцы и удалось ли установить с ними мирные отношения. Баранов рассказал ему, что ситкинцы за зиму построили себе новое селение милях в десяти от Новоархангельской крепости, на берегу одного пролива. Добрые отношения между ними и русскими начали устанавливаться с середины зимы. Прежде всего возобновилась торговля. Встречались на лесной поляне, лежавшей примерно на середине пути между обоими селениями, и обменивались товарами. Однако в селения друг к другу не заходили.

— Но как раз сейчас здесь совершаются великие события, — сказал Баранов. — Я отправил к ситкинцам посольство — с подарками и с приглашением в гости. Посольство еще не вернулось, однако у меня есть сведения, что встречено оно отлично. И вот я жду гостей. Возможно, гостем нашим будет сам тайон Котлеан.

Посольство, отправленное Барановым, вернулось 16 июля на трех байдарах. Рядом с тремя байдарами шли две пироги. В пирогах были гости.

К приему гостей Баранов подготовил пышную церемонию, главными исполнителями которой были индейцы-чугачи. Чугачами русские называли индейцев, обитавших по берегам Чугатского залива, к северо-западу от Ситки. Это были вернейшие союзники Баранова, и многих из них он поселил в Новоархангельской крепости. По языку и обычаям они нисколько не отличались от ситкинцев, и Баранов воспользовался ими, чтобы встретить гостей так, как здесь было принято.

Чугачи разоделись, раскрасили лица и посыпали себе головы светлым орлиным пухом.

Подъехав к берегу, ситкинцы начали плясать в своих лодках. Нистовее всех плясал возглавлявший их тайон. Он прыгал, размахивая орлиными хвостами.

Это был не Котлеан, это был единственный из ситкинских тайонов, который не участвовал в нападении на Архангельскую крепость. Случайно ли или из хитрости, но перед этим нападением он отправился куда-то далеко на охоту и вернулся в Ситку только тогда, когда все уже было кончено. И то, что ситкинцы послали сейчас к Баранову именно этого тайона, доказывало, что они все еще не вполне доверяли русским.

Ситкинцы плясали в своих лодках минут пятнадцать. Едва они кончили плясать, как на берегу заплясали чугачи. Во время пляски чугачей обе пироги ситкинцев подошли к берегу вплотную. Тогда кадьякцы, которых в Новоархангельской крепости тоже было немало, вошли в воду, подняли пироги и на руках вынесли на берег вместе с сидевшими в них гостями. Не выходя из лодок, ситкинцы любовались пляской чугачей до тех пор, пока те не перестали плясать. Наплясавшись, чугачи посадили ситкинского тайона на ковер и отнесли в предназначенный для него дом. Остальных гостей тоже отнесли на руках, но без ковра. В доме их ждало щедрое угощение. Наследующий день ситкинский тайон вместе со свитой направился на «Неву» в гости к Лисянскому. Для этого Баранов предоставил им свой собственный ялик. Едва отвалив от берега, гости начали петь и плясать. Так, с пением и пляской, они взошли на корабль. На шканцах «Невы» они плясали еще не меньше получаса.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Ситкинского тайона, человека немолодого, сопровождала группа воинов, а также родная его дочь со своим мужем. Воинов Лисянский приказал угощать наверху, а тайона, его дочь и зятя повел к себе в каюту. В каюте они пировали часа два, потом вышли на палубу и снова принялись плясать. «Эти люди непрерывно пляшут, — пишет Лисянский, — и мне никогда не случалось видеть трех индейцев вместе, чтобы они не завели пляски».

Тайон очень интересовался пушками «Невы», внимательно рассмотрел их и попросил у Лисянского разрешения выстрелить. Лисянский разрешил. Тайон зарядил пушку и выстрелил из нее с полным знанием дела, причем, как отмечает Лисянский, «ни сильный звук, ни движения орудия не вызвали у него ни малейшего страха».