Капитан Невельской

На берегу встретил его Корсаков; из дома с мезонином и березовым садом навстречу капитану и офицерам вышел Завойко, а с ним капитан «Иртыша» Поплонский, Струве и Штубендорф.

Завойко, казалось, стал выше, осанистей, а выражение лица его сделалось мягче.

«Кажется, он стал полюбезней», — подумал Невельской, но с невольной неприязнью взглянул на Завойко и сразу же почувствовал, что тот эту неприязнь заметил.

— Вот и вы к нам пожаловали, Геннадий Иванович. Очень будем рады видеть вас в нашем Аяне, где мы всегда любим гостей.

— Ну, я тоже очень рад, Василий Степанович, — ответил Невельской, стараясь перемениться. — Так это ваша усадьба?

— Да, как я есть хохол, то не могу жить без земли, чтобы не пахать ее, и чтобы не развести сада, и не показать примера здешним людям, которые боятся копнуть землю. Я завел себе оранжерею и очень удивляю этим американских китобоев, которых здесь шляется немало.

«Право, он переменился, — подумал Невельской. — Если так, он благородный человек». Здравые рассуждения Завойко были по душе капитану, в них было что-то свое, родное.

«Он, кажется, все понял, — решил капитан. — Да ведь и в самом деле это ясно и очевидно, какое может быть ущемление его интересов».

— Вы уж простите мою хозяйку, что не вышла встречать, — говорил Завойко.

— Вы меня простите, Василий Степанович…

— Ах, что вы, что вы… Так пожалуйте…

«Он, кажется, в самом деле благороден», — подумал Невельской. Казалось, его встретил совсем другой человек.

— «Страна никому не принадлежит», — прочитал губернатор. — Вы уверены?

Разговор шел в кабинете.

— Совершенно уверен!

— Как вы можете быть уверены в том, что идет вразрез общепринятому мнению? Ведь это же будет читаться канцлером!

— Вот именно, ваше превосходительство, вопреки общепринятому мнению я и обязан был написать это, чтобы прочитал канцлер… Хотя бы ему и неприятно было, но ведь истина…

— Вы моряк, а не политик, — полушутя ответил Муравьев и вписал своей рукой: «видимо». Получилось: «Страна, видимо, никому не принадлежит». — Зачем вам лезть на рожон и брать на себя ответственность! Принадлежат она или нет — это, скажут, в лучшем случае, спорный вопрос и, скажут, не ваше дело. Наше дело — представить факты правительству.

Теперь уже Невельской был не неизвестным офицером, мечтавшим совершить открытие. Он — капитан, в рекордно короткий срок сделавший переход вокруг света. За плечами у него важнейшая опись. Радость и восторг губернатора давали ему право говорить совершенно откровенно и попросту и хотя бы в первый день встречи чувствовать себя с ним на равной ноге.

— Николай Николаевич! Пусть государь узнает истину!

— Какое это имеет значение? Не в этом суть. Да и сказал вам как-то граф Василий Алексеевич [39], что вы не о двух головах, и я тоже скажу. Да нам с вами и без этого достанется. — Муравьев рассказал, об экспедиции Ахтэ.

— Тем более необходима была мне инструкция в лимане, — ответил Невельской. — Ведь могут подойти формально, обвинить меня…

— Это я беру на себя, Геннадий Иванович. Даже если бы и узнали, где вы получили инструкцию. Я берусь защитить вас.

— Николай Николаевич, ведь мы исследование скомкали.

— Геннадий Иванович, вы и так произвели все отлично, превзошли все ожидания.

— Нет. Мы еще, не дай бог, спохватимся когда-нибудь. Если говорить начистоту, мы далеко не выполнили своей задачи. Будь инструкция, мы представили бы сведения, уничтожающие все цели экспедиции Ахтэ.

Муравьев рассказал про путешествие англичанина Хилля [40].

— Однажды утром в приемной вижу иностранца. Я принял его, обласкал, как мог, пригласил к обеду и просил бывать у меня. Моему предшественнику он принес бумагу, подписанную графом Нессельроде, с предписанием губернатору Восточной Сибири оказывать английскому подданному Хиллю возможное содействие. Не генерал-губернатору прислали бумагу, а англичанину, в пакете Министерства иностранных дел, в Иркутск на почту… Мой дорогой Геннадий Иванович, это похуже, чем неприсылка инструкции! Надо сказать, что Хилль держал себя очень хорошо, был принят во всех домах. С ним сдружился цвет нашего общества. Он давал уроки английского языка в семьях ссыльных. Один иркутянин, полуфранцуз, он давно живет там, сошелся с ним близко и ставил нас в известность… Но Хилля ни в чем нельзя было обвинить. Прожил зиму в Иркутске, бывал у меня, а весной уехал в Охотск и на «Иртыше» — на Камчатку. Правда, по дороге были с ним неприятности: он ударил двух якутов головами друг о друга и чуть не убил, да в Киренске его приняли за шпиона и схватили без всяких церемоний… — Муравьев засмеялся. — Но он вышел из этих неловкостей. Перед ним извинились, и он тоже извинился… Но это между прочим. Так вот, я все время должен опасаться шпионажа со стороны, — тут Муравьев поднял указательный палец, — канцлера! Вот каково мое положение. Хилль приятный собеседник, образованный, бывалый человек, но не подозревать его я не смел. Да и быть не может, чтобы он не был шпионом. Не могут же англичане надеяться на нашего канцлера, который сам ничего толком о России не знает.