Капитан Пересмешника (СИ)

— Ты какая-то абсолютная, — прошептал Тивор, подаваясь вперед, накрывая мои губы своими, целуя.

И поцелуй был вкусным, сладким, нежным. Не было в нем страсти, не было пожара желания. Было странное, непонятное, неожиданное поклонение.

Поклонение мне, как женщине, как драгоценному дару. Он целовал так, будто спрашивал разрешения, будто просил о чем-то, будто уговаривал, убеждал.

Он легко, едва касаясь, очерчивал мои губы, ласкал небо, посасывал язык, целовал щеки, глаза, скулы. А я была растерянной и потерявшейся в этой нежности. Ошеломленной и оглушенной.

Слабой.

Я цеплялась за широкие плечи, чувствуя сердце волка у себя в груди, дыша его выдохами. Упивалась его вкусом, ощущением щетины, легко царапающей кожу, бархатом рук, что так медленно поглаживали тело.

— Совершенно невозможная, — бормотал мужчина мне в шею, подхватывая на руки, вынося из воды, окутывая и опутывая собой. Я гладила мощную шею, легко пробегала пальцами по скулам, плечам, выписывала узоры на руках, ласкала и прикасалась ко всему, до чего могла дотянуться, пока он нес меня на берег. А вот говорить не могла, даже шептать не могла, горло перехватывало и сдавливало от его взгляда, движения губ, от влажного дыхания.

Разве может быть так?

Спина коснулась чего-то мягкого, теплого, я закрыла глаза и выгнулась, ощущая большие горячие ладони, скользящие вдоль влажного тела: по груди, животу, бедрам, икрам, к самым ступням ног. Так нестерпимо медленно, так невыносимо бережно. А у него дрожат руки. У большого сильного волка.

Дрожат. Руки.

Поклонение.

Горячие губы и влажный язык ласкают пальцы на ногах и между ними.

Он целует каждый, каждый втягивает в рот и меня подбрасывает от этих прикосновений, от его потемневших, ставших почти черными глаз, от жажды, что светится в них, от запаха нашего общего желания, смешивающегося с запахом примятой травы и влажной земли.

— Тивор, — выдыхаю драно и хрипло, вцепившись руками в какую-то ткань. Я ничего не соображаю, ничего не вижу. Только он. Только его движения, только его вкус.

Поклонение.

А волк не отступает, не торопится, лишь переворачивает меня на живот, сжимает ладонями ягодицы, проводит языком вдоль позвоночника.

Вверх и вниз. Невероятно медленно. Невозможно медленно.

Он поворачивает к себе мою голову, покусывая, целует, спускается к шее и втягивает в рот кожу. Ласкает плечи, просовывает под меня руки, сжимая грудь, теребит пальцами уже болезненно-чувствительные соски. Я слышу, как шумно он дышит, знаю, как безумно меня хочет, но не торопится, не спешит.

Поклонение.

Это только для меня. Только мое наслаждение и удовольствие, и от этого понимания, бьет в голову, скручивает узлом внизу живота, разрывает жаром вены.

Тивор продолжает ласкать и поглаживать, зацеловывает метку Ватэр на пояснице, обводит ее контур. Боги, как дрожат его пальцы. под моими руками жар мужского тела, под моим взглядом он напрягается сильнее. Такой сильный и большой.

Дикий. Красивый. Волк.

А потом в его руках оказывается перо. Мое перо, а не то, что висит у меня в волосах, и оборотень затаенно улыбается. В предвкушении, наслаждении. Я смотрю на него широко распахнутыми глазами, вижу, как медленно Тивор опускает перо к моей груди, проводит между, и тут же откидываю голову назад. А он дразнится и ведет ниже, очерчивает пупок, еще ниже, к центру моего желания. И как только волк касается меня там, из горла вырывается крик, всхлип, стон.

— Ты не представляешь, как давно я хотел это сделать, бесовка! — рычит Тивор мне в ухо, но его движения по-прежнему невесомы.

Поклонение.

Я цепляюсь за его руки, плечи, тяну волка на себя, впиваясь в губы. И дышать не могу, могу только чувствовать. А перо продолжает двигаться, обводя и дразня чувствительное, дико чувствительное место.

— Тивор, — я мечусь и всхлипываю, умоляю, дрожу, от этой бесконечной пытки. Мне так жарко, так дико. — Пожалуйста, волк.

Оборотень запечатывает мне рот новым поцелуем, ему также сложно дышать, как и мне. Он спускается ниже, заменяет перо своими губами, языком. А когда мне кажется, что я больше не выдержу, он отрывается на миг, и начинает терзать мою грудь, давая отдых, успокаивая. И снова возвращается к лону.

— Не… играй, — срывается стоном.

Его губы заменяют пальцы, медленно и порочно. Больше не могу терпеть, больше не могу это выносить, мне хочется его до боли, до черных точек перед глазами. Я кричу, бьюсь и мечусь под ним, желая получить освобождение.

Поклонение.

И он, наконец, накрывает меня своим телом, входит.

Да!