Капитан Сатана или приключения Сирано де Бержерака

— Слушай, — сказал он наконец, — я уже достаточно узнал тебя, чтобы более не сомневаться, и вижу, что ты действительно готова за меня в огонь и в воду и не считаешь меня круглым дураком, хотя в Роморантине… Впрочем, не будем об этом говорить! Я простил тебя, и надо забыть это. Итак, дорогая, я хочу тебя просить о большой услуге.

— Какой?

— Я беру на себя кюре и Бен-Жоеля. До завтра я еще придумаю способ, как все это устроить. Но так как дела могут принять непредвиденный и неблагоприятный оборот, то лучше всего призвать на помощь сюда моего учителя Сирано де Бержерака. Он уж наверное развяжет этот узел, если я не сумею этого сделать.

— Но ведь, как вы рассказывали, Сирано теперь в Париже?

— Ошибаешься! Ты забыла, вероятно, что, по моему расчету, Сирано должен теперь быть вблизи Колиньяка, если уже не прибыл туда.

— И вы хотите…

— Я хочу, чтобы ты завтра с восходом солнца поехала в Колиньяк и вернулась сюда с Бержераком.

— Но поверит ли он мне?

— Я напишу письмо, которое уничтожит все его подозрения. Ты умеешь ездить верхом?

— Как настоящая амазонка!

— Прекрасно! Возьми мою лошадь, с которой, правду сказать, я не знал бы, что делать, и поезжай в Колиньяк. К твоему возвращению я все устрою, наверное; во всяком случае, ты скажи Сирано, чтобы он не медля ехал сюда, конечно заранее сообщив ему обо всем случившемся.

— Даже о том, что касается меня?

— Даже об этом! Он очень добрый человек и вполне простит тебе твой проступок.

— Скажите, а он влюбчив?

— Подобные вопросы запрещены вам, сударыня!

— Надеюсь, вы не ревнивы?

— О женщины! Впрочем, теперь нечего думать ни о любви, ни о ревности. У нас теперь есть другие заботы.

— Хорошо, я сейчас еду, мой господин! — покорно проговорила цыганка.

— Нет, ты поедешь утром.

— Неужели вы думаете, что я боюсь сов и филинов? Время дорого, в эти три часа я могу сделать несколько лье. Лучше пишите письмо!

— Ни зги не видно!

— А это на что? — спросила цыганка, зажигая крошечный карманный глухой фонарик.

— Ты просто незаменимая женщина! — произнес с восхищением Сюльпис и, немедленно вырвав листок из записной книжки, набросал несколько строк. — Тебя прислал мне, вероятно, какой-нибудь добрый гений! — добавил он, подавая ей письмо.

— Оставьте, сеньор, ваши любезности при себе, Прощайте!

Крепко расцеловав цыганку, Сюльпис хотел было помочь ей сесть на лошадь, но она быстро вскочила в седло, почти не касаясь стремян.

— О, да ты настоящая амазонка! — заметил Кастильян, отвязывая лошадь от дерева.

— Будьте осторожнее! — проговорила она, посылая воздушный поцелуй.

— Скорее возвращайся! — ответил молодой человек.

Марот хлестнула лошадь и быстро скрылась вдали. Сюльпис, облокотившись о ствол дерева, всю ночь провел почти в одной позе, внимательно следя за домом кюре, в опасении чтобы Бен-Жоэль не вышел из него и не унес с собой драгоценный документ.

VII

Лишь только первые лучи восходящего солнца украсили небо, как на дорожке, ведущей в церковь, показался какой-то поспешно идущий человек. Это был пономарь, спешивший к исполнению своих обязанностей; он боялся «опоздать, так как знал, что Лонгепе по будням обыкновенно очень рано служил обедню.

— Восхитительная вещь! Благоприятнейший случай для интимной беседы, пойду и все сообщу ему на духу, и, наверное, моя исповедь заинтересует его более, чем признание в самых замысловатых грехах! — подумал Кастильян, направляясь к церкви.

В совершенно пустом храме царил еще полумрак; подойдя к алтарю, Кастильян набожно преклонил колена, потом, увидев подходящего пономаря, быстро встал и приблизился к шарахнувшемуся от неожиданности служителю.

— Успокойтесь, успокойтесь, это я, бедный путешественник, я к вам с просьбой! Будьте добры сообщить господину кюре, что я прошу его оказать мне величайшую услугу — исповедать меня после обедни!

Подобная, просьба совершенно успокоила нервного служителя, который, любезно показывая Кастильяну на исповедальню, проговорил:

— Подойдите туда и обождите немножко, скоро кюре придет служить обедню, а потом исполнит вашу просьбу. Служба сегодня продлится недолго.

— Благодарю вас. Это — для бедных, — добавил Сюльпис, протягивая серебряную монету пономарю и отправляясь в указанный угол храма, где вскоре весь погрузился в размышления о своей предстоящей исповеди.

Гулкие шаги кюре известили молодого человека о прибытии священника и о начале службы.

Несмотря на все свое доверие к Бен-Жоелю, Жак, быть может просто инстинктивно, тщательно запер свою комнату, в которой уже два года хранился драгоценный документ.

— Вас ждут в исповедальне, — сказал пономарь по окончании обедни.

— Вероятно, один из моих прихожан сделал какой-нибудь важный проступок, раз так рано пришел к исповеди?

— Нет, это какой-то приезжий, нездешний.

— Странно! Кто бы это мог быть? Ведь никто не приезжал вчера в Сен-Сернин, кроме Кастильяна, секретаря Бержерака?

— Не знаю. Я не разглядел его как следует, а голос тоже совершенно незнакомый.

— Давай мой стихарь скорее: неудобно заставлять себя ждать.