Капитан «Смелого»

– Зацепил, а, Иван? – спрашивает капитан в дверной проем. – Ты обопрись на спицу… На нижнюю…

– Ногой не достаю.

– Так… ясно! – соображает капитан. – Правой рукой возьмись за вал…

Молчание. Плеск. Свет фонаря качается. Опять плеск. Тишина.

– Взялся рукой… Теперь легче… – хрипит кочегар.

– Обними ногами бревно…

Снова плеск и тяжелое, прерывистое дыхание.

– …Обнял…

– Вытаскивай топляк, движениями ног на себя… Проходит несколько напряженных мгновений. Затем – облегченно, со вздохом:

– Пошло!

И еще через мгновенье:

– Уткин!.. Давай!

Уткин стремглав кидается к машине, дает «полный вперед!». Пароход оживает.

– По местам! – говорит капитан и уходит в каюту.

Задыхающийся, с мокрыми космами, упавшими на лоб, Иван Захарович неподвижно сидит на полу. С кочегара течет потоками вода. Радистка насмешливо смотрит на него, вздергивает уголки губ:

– Топляк вытащить не мог! Герой!

Боцман осуждающе качает головой:

– Несправедливый ты, Нонка! Иван – молодец!.. Не умеет – научится! Он не капитан – все знать… Где ногами сожми, где рукой ухватись… Научится!

3

Утро назавтра – туманное, серое.

Дымка обволакивает реку, тальники, пластами струится по плоту, который почти скрывается в ней. Виден лишь толстый буксир, идущий от «Смелого». Валька Чирков нетерпеливо ходит от борта к борту, всматривается в дымку, беспокоится. Нервное и опасное дело – вести на буксире невидимый плот. Сигнальный огонек на головке скрылся в третьем часу ночи, и с тех пор Валька меряет палубу. Иногда останавливается, прислушивается к звону, поскрипыванию буксира – точно на ощупь измеряет нависшую на гак тяжесть плота, но от этого спокойней не становится. Не хватает Вальке капитана – сидел бы сейчас в кресле с подлокотниками, читал книгу.

В советах капитана первый штурман не нуждается – сам знает, куда ворочать, когда набивать и травить вожжевые: присутствие Бориса Зиновеевича необходимо ему, уверенность и спокойствие, которые ощущает спина от пристальных глаз капитана.

– Костя! – зычно кричит Валька. – Тысяча чертей! Валишь вправо…

В рубке, в тепле, в сонном запахе краски Костя Хохлов насмешливо кривит губы; зная, что замерзающий на палубе Валька не услышит его, чмокает губами и со смаком ругается. Прицелившись глазом на какую-то невидимую в тумане точку, штурвальный тихонько сваливает руль влево, так, чтобы Валька, занятый в этот миг переговорами с матросом на носовой лебедке, не сразу заметил перемены направления. После этого Костя высовывается из рубки, кричит:

– Эй ты, начальство!

– Ну, – отзывается Чирков.

– Где ты увидел, что сваливаю?

Валька прицеливается на ту же невидимую точку, что и Костя, пожимает плечами: действительно, курс верный, по всем признакам должны точно идти по створу, как и положено в этом месте Чулыма. «Чего же это я?» – думает Валька, но по привычке рявкает:

– Так держать!

– Бревно! Лежень! – ругает шепотом Костя штурмана.

Туман не прореживается. Наверное, всходит солнце: на востоке туман розовеет, раскаливается, голубые проплешины открываются в нем, но на воде туман по-прежнему густ. Все предвещает теплый день – холодок, голубые проплешины, звонкоголосое эхо.

– Каково идем? – спрашивает за спиной Вальки голос капитана.

– Нормально, Борис Зиновеевич!

Капитан осматривается. Он в бушлате и валенках; руки заложены за спину, зимняя шапка глубоко надвинута на лоб. Костя Хохлов, до этого примостившийся на лавке, тихонько пересаживается на высокий стул, специально изготовленный для штурвального. Осмотревшись, капитан кивает Чиркову:

– Дорога прямая!.. Позови-ка, Валентин, боцмана… Хохлов!

– Есть Хохлов! – кричит Костя.

– Держи прямо! Тут за мыском… – Капитан смотрит на берег, но мыска в тумане не видит. – За мыском будет поворот. Так не ворочай! Прямиком бери – вода большая! Слышишь?

– Так точно, товарищ капитан!

– Костя!

– Так точно, товарищ капитан! Я и есть Константин Иванович Хохлов, рождения тысяча девятьсот тридцатого года, беспартийный, холостой, за границей не был… Подробности в афишах! – высовывается из рубки Хохлов и, глупо помигивая, ест глазами начальство – вроде бы ничего не понимает Хохлов, а усерден до невозможности, до оторопи в ногах.

– Ко-о-с-стя! – повторяет капитан.

Хохлов дурашливо шарахается в рубку, хватает штурвал, прилипает к нему – глаза устремлены вперед, наклонена фигура, ноги напряжены. Это он изображает бдительного, зоркого рулевого. Капитан мнет улыбку в уголках губ.

– Доброе утро, капитана! – сонно улыбается боцман Ли.

– Доброе утро, Ли! Хорошо спал?

– Спасибо! Выспался, капитана… Плот поедем смотреть, что ли?

– Сейчас! Захвати папирос, махорки, радиограммы возьми у Нонны… Она знает какие!

…Осторожно, точно боясь наткнуться на берег, боцман гребет короткими веслами. Идут рядом с плотом, навстречу течению. «Смелого» уже не видно – есть только лодка да струящийся рядом поток бревен, поперечных лежней, сдвоенных бонов. На одной плитке капитан читает вырезанные на коре слова: «Коля Савин. Чичка-Юльский леспромхоз».