Капитан Сорви-голова. Возвращение

– Да, есть новости, хозяин, закачаешься. Выхожу это я, значит, из того места, куда королева английская пешком ходит и узнаю, что она уже никуда не ходит.

– В каком смысле? – не понял Жан образную речь Фанфана.

– А в том, что бабушка Виктория приказала всем долго жить, то есть преставилась, – закончил он своё сенсационное сообщение. Да, это новость так новость. Шестьдесят с лишним лет корона британской империи покоилась на голове строгой английской леди. С её образом связывались во всём мире колониальные захваты империализма. Цивилизованные варвары прошлись огнём и мечом по Азии и Африке, насаждая местным народам свои порядки. Именно в правление королевы Виктории[2] территория Великобритании расширилась до немыслимых пределов. Канада, Австралия, Новая Зеландия, Индия, Бирма, почти вся восточная и южная Африка подчинились диктату Лондона. Хищнические аппетиты торгово-промышленных кругов толкали британское правительство на новые экспансии. И над всей этой вакханалией разбоя возвышался образ чопорной дамы с аскетическими манерами поведения и образа жизни, словно символ нерушимого могущества старой доброй Англии. И вот этот незыблемый символ побед рухнул, превратившись в прах и тлен, как и всё в земном подлунном мире.

Но британскую нацию смерть королевы Виктории шокировала почти так же, как если бы вдруг рухнула башня с часами "Биг Бен". Со смертью этой престарелой леди окончилось время побед и захватов чужих территорий, время исторического великодержавного шовинизма, время правления Британии морями и землями. Смерть королевы Виктории в данном случае оказалась символичной еще и потому, что Англия, объявившая об аннексии бурских республик, на самом деле их еще не победила, и у Жана Грандье, как истового француза, немного мистика, промелькнула мысль о возможном повороте событий в англо-бурской войне, после кончины королевы, в пользу буров.

– Выходит, у англичан национальный траур, – вслух подытожил Жан свои размышления. – Они, наверняка, ослабят бдительность. Нужно этим воспользоваться.

Они с Фанфаном еще некоторое время обсуждали ситуацию, сложившуюся после смерти королевы и пришли к выводу, что теперь на войне дела у буров пойдут гораздо лучше. Их дух укрепится, а у англичан, наоборот, ослабеет. На полке снова заворочался Барнетт. Он что-то мычал сквозь кляп, вращал вытаращенными белками покрасневших глаз.

– Нужно дать ему напиться, – сказал Жан. – Мы же не изверги. Пусть помянет свою королеву. Фанфан поднес ко рту Барнетта флягу с водой. Разбойник стал жадно хватать воду непослушными губами и вдруг, захлебнувшись, закашлялся. Фанфан перевернул его лицом в подушку и несколько раз ударил по спине рукой. А когда дыхание Барнетта восстановилось, без церемоний, снова заткнул ему рот кляпом.

– Пускай поваляется физиономией вниз, – рассудил Фанфан, – а то смотреть ему в глаза противно.

– Да, он разбойник и злодей аховый, – резюмировал Жан, – много невинной крови у него на руках.

– Я чую, хозяин, что ты с ним знаком! – воскликнул Фанфан.

– Да и при очень трагических обстоятельствах. – Жан уселся поудобнее на своем месте и рассказал Фанфану про все события "Ледяного ада", не упустив ни одной детали, связанной с Барнеттом.

– Вот гад! – опять воскликнул Фанфан. – И ты его еще жалеешь! Давно бы ножом по горлу и в окошко. Я бы не стал разводить сантименты.

– Я и не знал, Фанфан, что ты стал таким кровожадным, – огорченно покачал головой Жан. – Не могу я безоружного, связанного человека зарезать, как свинью, будь он трижды бандит и убийца.