Капитан Сорви-голова. Возвращение

– Идите направо, – сказал Фибс, – там увидите дверь. Я подожду вас снаружи, здесь такая вонь! И он поспешно вышел из барака. Жан Грандье и Пиит Логаан двинулись в указанном направлении. На душе у обоих было тяжело и муторно. Зрелище, которое они наблюдали, могло бы вывести из равновесия человека еще не потерявшего остатки сострадания к людским бедам. Сколько их случалось на протяжении всей истории человечества. Рушились города, гибли империи. Люди безжалостно убивали людей. Ради своих разбойничьих, злобных корыстных интересов, они без зазрения совести тушили Божью искру одним ударом, одним выстрелом. А могли долго и жестоко пытать: каленым железом, колесованием или просто голодом и холодом. Какая это тонкая изощренная наука – уничтожать себе подобных, особенно слабых и беззащитных женщин и детей. Англичане в этой войне нашли новый метод. Его потом переймут и разовьют до таких масштабов, что то, чему ужаснулись Жан и Пиит, тогда покажется неумелой забавой начинающих дилетантов. Всего-то согнали в лагеря 100 тысяч и умерло в них "каких-нибудь" 26 тысяч, из них "всего" 22 тысячи детей. Разве это цифры?! Потом станут считать миллионами. И никто этому не ужаснется… Дверь оказалась выкрашенной в белый цвет. Она вела за капитальную перегородку, отделяющую дальнюю часть барака. За перегородкой слышался грубый мужской голос, выкрикивающий ругательства. И еще какие-то звуки, похожие на удары. Сорви-голова решительным движением дернул ручку двери на себя. Дверь со скрипом распахнулась, но человек, стоящий к ней спиной, этого не заметил. На нем были надеты галифе цвета хаки, вправленные в яловые сапоги. Но мундир отсутствовал. Одна белая исподняя рубаха с засученными рукавами и широкие подтяжки на плечах, поддерживающие галифе. Левая рука его висела на перевязи, и он усиленно "работал" одной правой, нанося кому-то, заслоненному им, методичные пощечины, при этом требуя у того ответа. Ответом были слабые стоны. Стонала женщина. Сорви-голова не мешкал ни секунды. Он подскочил к истезателю и ударил его ребром ладони по сонной артерии. Тот вскрикнул от боли и грузно свалился на пол. Сорви-голова взглянул ему в лицо и был немало удивлен, когда узнал Френсиса Барнетта. Все повторилось, как тогда, в купе поезда. И удар он нанес в то же самое место. Только тогда он спасал Фанфана. А сейчас? Жан перевел взгляд на того, кто был заслонен спиной Барнетта. Их взгляды встретились. Большие серо-зеленые глаза сидящей напротив девушки были наполнены слезами, болью и искорками уже светящейся радости и надежды на спасение. Лицо ее, в кровоподтеках и синяках, поначалу показалось некрасивым. Да и какая красота в избитом человеке? Девушка была привязана толстой бельевой веревкой по рукам и ногам к тяжелому дубовому стулу, прибитому ножками к полу. Но одежда на ней была мужская: длинные навыпуск брюки и порванная на груди серая рубашка, и если бы не округлость уже сформировавшейся груди, она вполне бы могла сойти за юношу-подростка. Тем более это сходство подчеркивали когда-то коротко стриженные светлые волосы, уже довольно отросшие и вьющиеся золотистыми кудряшками над ушами и на лбу. Что-то очень знакомое мелькнуло в памяти капитана Сорви-го-лова при виде этих золотистых завитков и этих больших серо-зеленых глаз. И они еще больше расширились, когда взглянули на Жана Грандье.