Капитан Сорвиголова

Согнув спину, напрягая руки и шею, на которых, словно веревочные узлы, выступили мускулы, приговоренный мощными ударами стал вгрызаться в землю вельдта[3], и она, проносясь между ног, послушно ложилась позади него. Затем он старательно выровнял лопатой края образовавшейся выемки, придав ей прямоугольную форму могилы.

Жена и дети, стоя на коленях под знойными лучами полуденного солнца, тихо плакали.

Солдатам, которым предстояло совершить казнь, разрешили присесть, и они, вполголоса переговариваясь, перекусывали не торопясь. Могила между тем становилась все глубже и глубже. Лишь изредка, чтобы тыльной стороной руки отереть струившийся по лицу пот, прерывал великан-бур свою ужасную работу. Взглядывая украдкой на жену и детей, он, невзирая на усталость, начинал копать еще быстрее, спеша покончить со столь мучительным для них зрелищем.

Один из солдат, охваченный состраданием, протянул буру флягу, полную виски:

— Выпей, приятель, это от чистого сердца.

— Виски?.. Нет, спасибо. Подумают еще, что я выпил для храбрости. Но от воды бы не отказался.

Так как близким осужденного нельзя было выходить за оцепление, на ферму пришлось сбегать солдату.

Давид жадно припал губами к деревянному ковшу свежей воды, солдат же, вернувшись на свое место, принялся рассуждать:

— Вода!.. Разве это христианский напиток, да еще перед тем, как навсегда забыть вкус виски? Если бы мне предстояло вот-вот сыграть в ящик, уж я бы не постеснялся осушить фляги всего взвода. Это так же верно, как и то, что зовут меня Томми Аткинс!

Солнце безжалостно клонилось к западу. Все глуше звучали удары кирки в зияющей яме, поглотившей бура уже по самые плечи. Жена его, с ужасом сознавая приближение роковой минуты, не отрывала глаз от двух огромных бугров, нараставших по обе стороны могилы.

Послышалось щелканье затворов: сержант, достав из патронташа двенадцать патронов и из шести вырвав пули, заряжал ружья. Затем, уложив винтовки на землю, подошел к буру, все еще рывшему яму:

— Давид Поттер, пора!

Тот, прервав работу, поднял голову и спокойно ответил:

— Я готов.

Уложив рукоятку кирки поперек ямы, он ухватился за нее и, подтянувшись, перемахнул через земляную кучу. Стоя в косых лучах солнца, огромного роста, в перепачканной красноватой почвой одежде бур являл собою поистине трагически величественный образ.

Жена и дети бросились к нему, но караул по знаку сержанта оттеснил их. Двенадцать солдат, разобрав наугад ружья, выстроились в ряд шагах в пятнадцати от приговоренного, вставшего спиной к могиле. К осужденному подошел сержант — завязать ему глаза и помочь опуститься на колени. Но бур энергично запротестовал:

— Единственная моя просьба к англичанам — позволить мне умереть стоя, глядя на Божье солнце, и самому скомандовать: огонь!

— Я не могу отказать в этом столь мужественному человеку, как вы, — ответил сержант, отдав честь.

— Спасибо!

Мертвая тишина повисла над лагерем. Смолкли рыдания и стоны. Жгучая мука охватила сердца родных и друзей несчастного смертника.

Отрывистая команда, бряцание металла — и двенадцать стволов вытянулись ровной сверкающей линией, нацеленной на бура. Осужденный, с обнаженной головой и открытой грудью, глубоко вздохнул.

— Прощайте, жена, дети, друзья! — воскликнул он. — Прощай все, что я любил! Да здравствует независимость Родины!.. Солдаты: огонь!

Грянули двенадцать выстрелов, отозвавшихся в окрестности глухим эхом. Бур пошатнулся и рухнул навзничь на земляной бугор. Смерть была мгновенной. Из груди, пробитой шестью пулями, хлестала кровь.

Из уст жены вырвался крик отчаяния, заголосили дети.

Солдаты взяли на караул, сделали полуоборот и двинулись в лагерь. Оцепление сняли, доступ к могиле открыли.

Тяжело опустившись на колени, жена благоговейно закрыла покойнику глаза и, омочив пальцы в крови, ярко алевшей на разодранной одежде мужа, осенила себя крестом.

— Сделайте, как я, — сказала она детям. — И помните всегда, отец ваш — убитый англичанами герой, и кровь его вопиет об отмщении!

Дети последовали ее примеру. Старший сын, рослый четырнадцатилетний мальчик, взял за руку плакавшего француза.

— Ты возьмешь меня с собой, правда? — спросил он решительно.

— Да, — ответил тот. — У меня найдутся для тебя и пони и винтовка.

— Иди с ним, дитя мое! — благословила сына бедная женщина. — Как и подобает мужчине, борись за независимость своей страны и отомсти за смерть отца!

Из дома принесли широкую простыню вместо савана и веревку, чтобы опустить останки в могилу.

Но тут прибежал запыхавшийся подросток, коренастый и юркий, как белка. Увидев молодого француза, он подскочил к нему и взволнованно прошептал:

— Нас предали!.. Беги!.. Англичане знают, что ты здесь, у них на передовой… Торопись же! Лошади рядом!

— Спасибо, Фанфан, иду, — сказал француз и обратился к юному буру: — Обними свою мать, Поль, и следуй за мной.

Фанфан уже исчез. Поль с французом последовали за ним.