Капитан Соври-голова или 36 и 9

Ребята поочередно штурмовали высоту. Первым разбегался Гусь. Прыжок — планка сбита. Еще прыжок — сбита опять. В третий раз Гусь взял высоту! По просьбе Филимонова планку установили выше. Разбег — высота взята. Болельщики загудели. Миша пошел на ту же высоту, что и Филимонов. И взял! Раздались вопли: «Мы говорили!», «А они говорили — чемпион у них живет!», «Миша, бери выше!». «Ура!» — вопили соседи.

— Гена! — орали свои. — Бери выше Миши! Гена не подкачай! Дай фору, Гена!

Усмехнувшись — тоже мне, Миша! — Гена разбежался… И — не взял.

— Поднимите планку! — крикнул он в отчаянной тишине. Планку подняли. Гена закусил губу и помчался.

И снова — неудача.

— Гена! Гена! Генка! Геночка-а-а!..

Глаза Гены как будто туманом закрыло. Третья попытка!

— Не взял! — завопил Миша. Растерянно переглянулись судьи. Обидно засвистели зрители.

Яростно кричал им что-то Ларионов. Прыгал, тряся кулаками, Ванюша, готовый выбросить из-за стола самым жестоким приемом Надю, лицо которой не выражало ничего, кроме холодности, — буквально пять минут назад Ванюша узнал, что Ларионова специально зазнавали, специально отвлекали… Шум стих. И тут произошло неожиданное.

— Случайность! — крикнул Ларионов. — Я требую четвертой попытки!

— Это почему же четвертой? — спросил пренебрежительно герой дня Филимонов. — Ты кто такой, чтобы четвертую?

— Я Ларионов! — вызывающе ответил Гена. — Ларионов!!

Стало совсем тихо. Пошептавшись о чем-то с судьями, Надя поднялась.

— За требование четвертой попытки, зазнайство и… — Голос ее потонул в криках, топоте и свисте. Надя взяла рупор, сделанный из ватмана, и крикнула:

— Ларионова дисквалифицировать!

— Ну и не надо! — закричал Ларионов всему стадиону. — Не надо! И не буду прыгать, никогда не буду! Станете просить — все равно не стану!

Под дружное улюлюканье соседей Гена, спотыкаясь, уходил со спортивной площадки. За ним помчался Ванюша, оглядываясь и грозя судьям крепким своим кулаком.

Остап вышел на балкон, пролез между лестницей и стеной на половину Ларионовых и заглянул в открытую дверь. Гена ничком лежал на кровати, а над ним стоял, потрясая кулаками, Ванюша и говорил:

— Я им всем головы поотрываю! Вот! Я не посмотрю, что они девчонки! Я Капитончика пополам переломаю!

Остап вежливо остановился и тихо оказал:

— Не ругайся. Они же его лечили!

Ванюша вытаращил гневные индийские глаза и спросил:

— Это что еще за явление?

Гена сел, вытер щеки.

— Как это лечили? — спросил Ванюша. — Не лечили, а калечили!

— Надя сказала, что когда прививают оспу, то тоже бывает плохо — и температура, и… вообще болезнь бывает. Зато потом человек не болеет оспой.

— Господи, — сказал Ванюша. — Как это понимать?

— Так… — сказал Остап. — Они говорят, что зато потом он никогда уже не зазнается, не отвлечется, не раскиснет… ну, когда он станет чемпионом настоящих Олимпийских… ведь эти-то не настоящие.

— Уходи, — сказал Ванюша, — без тебя разберемся!

— Не плачь, — попросил Остап, — когда мне корь прививали, я, честное слово, не плакал… и когда от дифтерита уколы ставили, я тоже не плакал… Пожалуйста…

Он потихоньку вышел, опять пролез к себе. Гена говорил:

— Да мне надо было все эти надписи стирать, мне надо было возражать, а я…

— Ну, надо же, — сказал Ванюша. — Ну, надо же, что эта Надька вытворяет… А ты-то что?

— А что я? — ответил Ларионов, размазывая кулаком слезы. — Не знал… не знал я, что я такой.

На опустевшей спортивной площадке, после того как уже вымели мусор, снова собрался кворум. Филимонов на этот раз был счастлив, все остальные — подавлены.

— Вот, что я вам говорила… — сказала Надя. — Я не ошиблась… Только как-то все равно его жалко…

— Ну, — сказал Филимонов. — Теперь надо зазнавать меня!

— Хорош гусь! — воскликнул Гусь.

— Ты серьезно… Или шутишь? — сказала Лена.

— Шучу? — горячо вскричал Филимонов. — Я — шучу? Вы ему вон как, а мне? Что я — хуже? А если я потом зазнаюсь? Я сейчас хочу зазнаться, чтобы не потом…

Лена сказала грустно:

— А ты уже зазнался…

— Ты уже зазнался, — сурово проговорила Надя. — И, кажется, не сегодня. Это я виновата… просмотрела… Я теперь жалею, что все это придумала… Потому что… потому что… мы все, кроме вон Капитончика и Гуся, зазнались…

— То есть? — удивилась Лена. — Это как же?

— А так же… — сказала Надя. — Я решила, что самая умная, ты — что самая красивая, Ленька — что самый-самый-пресамый из своих кинооператоров. Так выступал, что противно было в телевизор смотреть. Родена вспоминал! Работу можно оставить, а не закончить! Один Капитончик нормальный остался да Гусь — вот он вообразил, что он хороший и может прыгать, и стал хорошим и прыгнул…

— Значит, так? — сказал Антон. — Значит, на попятную? Значит, меня по боку?

— Что? — спросила усталым голосом Надя.

— Ничего! — распалился Филимонов. — Я тогда тоже выступать не буду, раз ко мне никакого внимания нету! Я за другой город выступлю, за Владивосток, у меня родители туда, наверное, переберутся… Даю вам двадцать четыре часа на размышление, все равно вам без меня никуда! Вы без меня провалитесь!

Кворум потерянно молчал.

— Ладно, — сказал Филимонов, — перейдем на самообслуживание.