Капитан Старчак (Год жизни парашютиста-разведчика)

— Зато страху натерпелся! Глянул на взлетно-посадочную полосу — и сердце замерло: то и дело поднимаются и приземляются самолеты. Сбросил вымпел с запиской: «Освободите полосу полностью, сажусь впервые…» Дежурный по полетам, наверно, не понял, в чем дело, но на всякий случай мое требование выполнил. Пошел я на посадку, но промазал. Сам понимаешь, не чувствую высоты на такой большой машине, это ведь не У-2. Опять надо заход делать. Только на пятый раз получилось, сел как полагается.

— Знаешь, Иван Георгиевич, — вздохнул Балашов. — Ты ведь правильно мою мечту определил. В летчики я хочу, в штурмовики. Отпустишь, а?.. С такой яростью воевать буду, представить себе не можешь.

— Отпущу, — ответил капитан, и добавил: — Трудное это дело.

— Значит, отпустишь? — переспросил Балашов.

— Летай! Только вымпелы точнее выбрасывай.

Старчак долго рассказывал мне о Балашове, о его мастерстве и отваге. Сообщил он и такую подробность. 18 августа 1933 года, когда в Москве в первый раз праздновался День авиации, двадцатидвухлетний Балашов выполнил затяжной прыжок. И таким захватывающим было это зрелище, что многие молодые люди тоже решили стать парашютистами.

— Ну вот, — сказал Старчак, — как же я мог не отпустить Балашова?.. Взял он свой вещевой мешок, попрощался с товарищами и в тот же день уехал.

«Дача Старчака» расположилась на даче Горького.

Большой дом с белыми колоннами стоял на крутом берегу старицы Москвы-реки, и, выходя на террасу, Старчак любовался открывающимся отсюда видом. Даже тогда, когда осень сорвала листву с деревьев, окрасила луга в бурый цвет, а небеса — в серый, — даже тогда трудно было оторваться от печальных далей…

Из политотдела дивизии прислали несколько пачек газет — за весь октябрь, и Старчак читал номер за номером. В «Правде» от одиннадцатого числа он увидел небольшую заметку о том, как его отряд держал оборону на Угре. «Правда» первой из всех газет сообщила об этом.

Шла подготовка к действиям в тылу врага. Заново комплектовались взводы и роты: прибыли дополнительные группы добровольцев с комсомольскими путевками; было доставлено вооружение, мины, радиостанции, парашюты; интенданты привезли легкие, но теплые куртки и брюки, меховые шапки и рукавицы, валенки, шерстяное белье… Да и пора бы: стояли холода.

Старчак, Щербина, Кабачевскйй, вернувшийся из рейда в тыл врага, подрывник Сулимов и другие офицеры по шестнадцать часов в сутки проводили занятия с парашютистами.

Ноябрь стоял холодный, и теплая одежда, которую выдали парашютистам, пришлась очень кстати.

В первых числах ноября, как уже было сказано, наступили зима. Она, в отличие от других времен года, наступает внезапно, без разбега, как снег на голову. Так было и в сорок первом.

Весь месяц капитана не оставляло чувство тревоги: он не знал, кто из товарищей, сражавшихся на Угре, жив. Неизвестной оставалась судьба группы, ушедшей вместе со старшим лейтенантом Левенцом, о котором так горевала Саша Кузьмина. Не поступало сведений и о том, живы ли десантники, высадившиеся в глубоком тылу врага еще в сентябре. Хорошо еще, что парашютисты, возвращавшиеся после выполнения заданий, могли узнать в Москве, где теперь находится отряд.

Зима

1

Село Добринское, в котором размещался отряд Старчака, — всего в нескольких километрах от Борисовского, где находилась наша редакция, и я чаще, чем летом и осенью, бывая у парашютистов.

Редактор даже упрекать стал:

— Что зря ходить. Все равно писать про них не разрешают. Медом, что ли, тебя там кормят?

Но, побывав несколько раз у Старчака, он сменил гнев на милость:

— Хоть и нет отдачи, а все же не без пользы.

Я знал, конечно, что Старчаку некогда, и поэтому больше наблюдал, чем расспрашивал.

Я видел, что участники сражений на Угре и Извере, десантники, побывавшие в тылу врага, стали тем ядром, вокруг которого сплачивались новые бойцы, прибывавшие в отряд почти каждый день из Москвы, Горького, Владимира, Иванова с путевками Центрального Комитета комсомола.

Новички с уважением смотрели на бывалых парашютистов, увешанных трофейными маузерами и автоматами, поглядывали на ордена и медали, которых удостоились десантники. А награждены были почти все участники боев на Варшавском шоссе.

С большой гордостью носил на груди медаль «За отвагу» Улмджи Эрдеев. Куртка у него всегда была расстегнута, и медаль всем была видна. Теперь бы Мальшин не рискнул предложить Эрдееву для чистки свой автомат.

Демин, похаживая в своей хорошо пригнанной брезентовой куртке на меху и в теплых шароварах, заправленных в валенки, говорил новичкам:

— Зимой прыгать одно удовольствие — ноги не отшибешь.

А потом спрашивал:

— Ты городской или деревенский?

— Деревенский.

— Значит, непременно с бани в сугроб нырял. Ну вот, считай, что есть навык. Только баня у нас повыше.

Однажды я слышал, как Демин рассказывал про свой первый прыжок: