Капитан Темпеста

— Да. Я обязана ему своим спасением. Без его помощи мне не выйти бы живой из Фамагусты и не освободить бы вас. Даже этот корабль, на котором мы плывем, принадлежит ему.

— Гм!.. А что он в конце концов не выдаст нас всех? — спросил, видимо, сильно озабоченный этим сообщением виконт.

— Нет, для этого он слишком благороден. Кроме того, ведь и он мне обязан жизнью.

— Я знаю это. Вы могли добить его, раненого, но предпочли пощадить. Слышал об этом… Но все-таки я не доверяю этому турку.

— Напрасно, Гастон: этот магометанин совсем не похож на остальных.

— А после свидания с этим… Львом мы тотчас же отплывем в Италию, не правда ли?

— Ну, конечно. Нам больше нечего будет делать на Кипре. Мы отправимся прямо в Неаполь, будем там счастливо жить и постараемся скорее забыть о всех наших прошлых страданиях. Мягкий климат Неаполитанского залива быстро восстановит ваше здоровье и силы, надорванные пыткой, которой подвергала вас эта бессердечная турчанка… Пойдемте на палубу, Гастон. Я только тогда буду вполне спокойна, когда мы увидим хоть издали берега родной Италии.

— Разве нам еще угрожает опасность, Элеонора?

— Сердце мое чует что-то нехорошее, Гастон… Боюсь мести со стороны этой злобной Гараджии. Она может отправить за нами в погоню галеры своего деда.

Взявшись под руку, жених с невестой поднялись на палубу.

Галиот довольно далеко отошел уже от рейда и с быстротой птицы несся по голубым волнам Средиземного моря, по направлению к югу. Изодранные и разубранные, как серебряным кружевом, крохотными заливчиками, напоминающими норвежские фиорды, берега острова отдалились уже узлов на восемь.

— Мы, кажется, идем довольно скоро, дедушка Стаке? — сказала герцогиня старому далмату, приблизившемуся к ней с беретом в руке.

— Только что отчалили и вот уж прошли какое расстояние.

— Идем великолепно, синьора. Этот кораблик идет лучше любой галеры… А вы, господин виконт, — почтительно обратился он к Ле-Гюсьеру, — довольны нашей прогулкой?

— Дай мне руку, моряк, — только и мог проговорить ему в ответ Ле-Гюсьер, с трудом удерживавший готовые хлынуть у него из глаз радостные слезы.

— Помилуйте, синьор, это слишком большая для меня честь! — вскричал смущенный старик.

— Ничего, не бойся: ты вполне заслужил эту честь, моряк, за твое участие в моем освобождении. Пожмем друг другу руки, как два добрых христианина, всегда готовых стоять один за другого.

— Да, уж дедушка Стаке никого из христиан в обиду неверным не даст! — с увлечением воскликнул старик, с неуклюжестью медведя стискивая в своих больших мозолистых руках тонкую нежную руку молодого дворянина.

— Добрый день, падрон! — раздался вдруг за ними новый голос.

— А! Выпеченная из черной муки фигура! — пробормотал себе под нос старый матрос, увидя подходящего Эль-Кадура и раздосадованный тем, что появление араба прервало нескончаемый поток его речей. — Что это какой у него вид — настоящий погребальный?

Действительно, верный невольник герцогини выглядел очень удрученным, и в его глазах читалась безысходная тоска.

— А, Эль-Кадур!.. Как я рад тебя видеть, старый приятель! — проговорил виконт, окидывая его ласковым взглядом.

— Еще более рад я, падрон, что нам удалось освободить тебя из тяжелой неволи, — ответил араб, стараясь подавить волновавшие его мучительные чувства. — Будь теперь счастлив, синьор!

— Да, надеюсь, что буду отныне вполне счастлив, — с увлечением произнес виконт. — Бог даст, нечестивым туркам более не удастся разлучить меня с избранницей моего сердца.

По некрасивому, грубому лицу араба с быстротой молнии пронеслась судорога, выдававшая его душевную муку.

— Падрон, — продолжал он глухим голосом, — служа герцогине д'Эболи, дочери моего благодетеля, я вместе с тем служил как бы и тебе, ее нареченному жениху. Теперь вы не имеете более надобности в моих услугах, поэтому прошу тебя оказать мне великую милость, в которой отказала мне моя госпожа…

— В чем дело, Эль-Кадур? — участливо спросил виконт.

— Прошу как особенной милости не возить меня обратно в Италию… Бедный раб должен вернуться в свою страну. Жизнь моя идет к закату. Я устал и меня тянет назад на родину. Все ночи напролет грезятся мне песчаные пустыни родной Аравии, высокие пальмы с их зелеными перистыми листьями, белые шатры на сожженных солнцем, но прекрасных в моих глазах равнинах, залитых ярким светом и орошенных волнами Красного моря. Мы, сыны жарких стран, недолговечны, и когда чувствуем приближение смерти, то всегда лелеем в своей душе только два желания: иметь под собой песчаное ложе, а над собой — прохладную тень пальмы… Попроси свою невесту, падрон, чтобы она отпустила своего бедного раба умереть на его родине!

— Неужели ты действительно хочешь оставить нас, Эль-Кадур? — спросила Элеонора.

— Да, падрона, — еле мог проговорить несчастный араб, задыхаясь от подступающих к его горлу слез.

— И не пожалеешь о своей госпоже, с которой провел столько прекрасных лет?

— Так хочет Бог, падрона.

— Хорошо. Как только мы выйдем из пределов Кипра, ты будешь свободен, мой бедный Эль-Кадур.

— О благодарю, падрона, от всего сердца благодарю тебя!