Капитан Темпеста. Город Прокаженного короля

– Глупый живет сегодняшним днем. Мудрый думает и о том, что будет завтра… Не волнуйся же, дитя, и помни, что я доверил тебе большую и важную тайну. Пусть же не знает о сокровище нашей семьи никто в мире, кроме тебя и… и того, кому ты когда-нибудь отдашь свое сердце как твоему мужу… Клянешься ли?

– Клянусь! – глухим и печальным голосом ответила девушка.

В ту же ночь во дворце Лакон-Тая, победителя бирманцев и камбоджийцев, любимого всем народом вельможи, поднялась суматоха. Молодой паж Фэнг, который в обращении с ним старого господина подметил что-то странное, не мог заснуть, поминутно прислушиваясь к тому, что происходило в соседней комнате, в спальне вождя.

Заглянув в щелку, он увидел, что старик почему-то рассматривает свой великолепный боевой меч. Это очень удивило верного слугу.

«Неужели мой господин вновь собирается в поход?» – подумал он.

Около полуночи Фэнга словно что-то толкнуло.

– Господин! Ты спишь? – промолвил он тревожно.

Старик не отвечал.

Тогда паж вошел в спальню и при свете лампады с ужасом увидел, что Лакон-Тай лежит бездыханный. Тут же, возле его ложа, на полу валялся изящной работы золотой флакон.

Подняв и понюхав горлышко флакона, Фэнг воскликнул:

– Опиум! Мой господин отравился!

И бросился в комнату давно уже уснувшей Лэны-Пра.

– Госпожа! Несчастье! Пробудись, госпожа! – кричал он.

В мгновение ока весь дом был на ногах. Но единственным не потерявшим голову человеком оказалась Лэна-Пра.

– Послать гонца за… Нет, не нужно знахарей! Я знаю, в соседнем доме уже третью неделю живет европейский врач, к которому днем приходят сотни бедняков-больных. Позовите европейца.

Никому не пришло в голову ослушаться этого приказания, и через пять минут европейский врач вошел в спальню отравившегося старого вождя. А когда лучи солнца позолотили остроконечные верхушки причудливых крыш бесчисленных домов и храмов Бангкока, на веранде дворца Лакон-Тая можно было видеть трех человек: еще очень слабый, но словно чудом вырванный из когтей смерти Лакон-Тай, держа руку не отходившей ни на мгновенье от него дочери, тихим, но прочувствованным голосом благодарил спасшего его европейца.

– Ты вернул меня к жизни, о друг, – говорил старик, – и я дал тебе слово, что не возобновлю попытки самоубийства. Но едва ли на радость остался жить… Я поведал тебе все. Едва ли что-либо спасет меня от погибели. В лучшем случае, если император смилостивится, он на долгие годы сошлет меня в какую-нибудь глухую провинцию…

– Так что же? – отозвался врач. – Будто бы люди живут только в столице Сиама? Я дорого дал бы, чтобы иметь возможность проникнуть в глубь неведомого миру края, и, если ты пожелаешь, я охотно последую за тобой в изгнание…

При этих словах глаза молча слушавшей разговор девушки загорелись. Она посмотрела благодарным взором на врача, потом потупилась. И, словно почувствовав ее взгляд на своем лице, молодой европеец, в свою очередь, впился взглядом в лицо Лэны-Пра.

Ночью, когда ему приходилось возиться с долго не приходившим в себя старым вождем, Роберто Галэно – так звали европейского врача – не имел времени разглядеть девушку, ловко и толково помогавшую ему. Теперь он видел ее прекрасное лицо при ясном свете дня, на это лицо ложились золотые лучи солнца юга, и Роберто Галэно едва сдержал возглас восхищения.

Эта сцена была прервана появлением какого-то слуги, который доложил старому вождю о приходе посыльного из дворца.

– Введите гонца! – распорядился Лакон-Тай.

– Послание нашего великого повелителя, царя над царями, божественного и непобедимого! – возгласил гонец, державший над головой обернутый в желтый шелк ящичек.

Дрожащими руками взял этот ящичек Лакон-Тай: он не знал, что в нем заключалось… Как часто в таком ящике гонец повелителя приносил кому-нибудь кинжал, флакон с ядом или шелковый шнурок! Тот, кто получал такое послание, должен был через три часа, не позже, покончить с собой, и именно способом, указанным самим императором: вспороть себе живот по образцу японского «харакири», отравиться в присутствии того же гонца или удавиться…

Но, как ни взволнован был старый боец, кроме легкой бледности, проступившей на щеках, ничто не выдавало его чувств.

– Слава богам! – вздохом облегчения вырвалось восклицание из его груди. – Тут в самом деле послание моего повелителя ко мне, а не… – Он не докончил фразы и, сорвав восковые печати с лежавшего внутри шкатулки письма, вслух прочел его содержание:

«Пра-Бард Сомдеца Непобедимый, повелитель Сиама, своему военачальнику Лакон-Таю. Внимай!

Велики твои прегрешения, и велик гнев мой на тебя, Лакон-Тай, но чужд сердцу моему грех неблагодарности, и не ступит моя нога на стезю несправедливости во веки веков. Внимай!