Капитан Трафальгар

Этот аргумент подействовал. Тем не менее, я очень сомневался, что Вик-Любен согласился бы, если бы, как раз в это время, точно в подтверждение моих слов и моего предсказания, которое, в сущности, было не моим, а предсказанием барометра, – все небо на востоке заволокло черной тучей. Самый океан начинал уже принимать свинцово-серый оттенок, а воздух как будто разрежался, и становилось трудно дышать.

Кровь у всех нас приливала к вискам. Наступил полнейший штиль: паруса беспомощно повисли и полоскались в воздухе при малейшем движении боковой качки.

Вдруг что-то вроде заунывного воя донеслось из-за горизонта с восточной стороны. Затем налетел шквал, подхватил «Эврику» и погнал ее, как соломинку, вперед по волнам. Огромные волны громоздились одна на другую и точно по волшебству вырастали из моря. После этого вдруг наступила мертвая тишина, а черное пятно на горизонте росло и заполняло все небо.

– Ну, вот, – проговорил я, – вы сами видите, что это не шутка. Я готов командовать, но только если вы откроете мне двери кают-компании… Если же нет, то делайте как знаете, я пальцем не шевельну для спасения «Эврики»!

В тот же момент пять человек с Вик-Любеном во главе бросились к входу лестницы, ведущей в кают-компанию, и отдернули закрывавшие ее брезенты; вход был открыт.

Между тем я, со своей стороны, не теряя ни минуты времени, крикнул спокойным, звонким голосом:

– Все наверх!.. Долой брам-стенги и бом-брам-стенги! Убирай марсель и фок-марсель! Убирай все!..

Раздался пронзительный свисток Брайса.

Матросы устремились на ванты. Опасность была так велика, так очевидна и так живо чувствовалась всеми, что работа закипела с какой-то лихорадочной поспешностью. В четверть часа все паруса были убраны, верхние мачты сняты, палуба прибрана. Тогда ветер, только дожидавшийся разрешения, стал завывать со свистом и стоном.

Но мне пока нечего было делать, и я поспешил в кают-компанию.

– Вы недолго пробудете там, господин Жордас? – спросил меня Брайс, видимо, очень встревоженный.

– Нет! нет! Десять минут, не более – и я вернусь! – поспешно отвечал я, не помня себя от нетерпения скорее увидеть своих дорогих. Какое теперь мне было дело до урагана? Он мог свирепствовать сколько ему угодно!..

Войдя в кают-компанию, я застал там Клерсину; она сидела и вязала чулок. Флоримон сидел у ее ног и забавлялся чем-то. Увидев меня, оба они вскрикнули от радости, и мальчик, бросив все, кинулся ко мне… Едва успел я обнять и расцеловать бедного ребенка, сильно похудевшего и ослабевшего вследствие столь продолжительного заключения, как он вырвался от меня и побежал в капитанскую каюту заявить о моем приходе.

Розетта тотчас же появилась на пороге и остановилась, как бы не решаясь идти далее.

Как могу я выразить то чувство беспредельной радости и восторга, охватившее меня при виде ее после столь продолжительной разлуки? Она тоже заметно исхудала и казалась грустной и озабоченной, но и теперь была так же прекрасна, так же спокойна и мужественна, как всегда. Она с улыбкой протянула мне руку и тотчас провела меня в комнату капитана. Мне достаточно было только взглянуть на него, чтобы сразу понять, что его дни сочтены. Собственно говоря, было чудом, что он остался жив до настоящего момента! Надо было обладать его железным здоровьем, его удивительной духовной мощью, силой воли и энергией, чтобы перенести все эти страшные удары, обрушившиеся на него за это время. Все-таки за эти три-четыре недели и в нем произошла до того разительная перемена, что его трудно было узнать. Он лежал в постели ужасно исхудалый, осунувшийся, со страшно ввалившимися глазами, неподвижный и безмолвный. Казалось, жили только его глаза, громадные, черные, говорящие, ясные и блестящие, как у молодого здорового человека.

Розетта объяснила мне, что пули, ранившие его в обе ноги, причинили ему страшные раны, требовавшие самого умелого ухода и самого заботливого лечения, а, может быть, даже и немедленной ампутации обеих ног. Между тем приходилось довольствоваться только ежедневным промыванием их вином и свежими перевязками!

Командир, по-видимому, был весьма обрадован, увидев меня, но не имел силы ответить на мои объятия.

При виде его другая мучительная забота охватила меня.

– А мой отец? – воскликнул я. – Что с ним?..

Розетта и Клерсина в недоумении переглянулись, затем сообщили мне, что не видели его с самого дня, последовавшего за бунтом, что он никогда не помещался вместе с ними и, вероятно, содержался где-нибудь между палубами или в каком-либо другом месте. Его приносили сюда на какие-нибудь несколько минут на другой день после бунта, показали Клерсину, командира и его детей, чтобы он мог засвидетельствовать, что все они живы, как я требовал этого. Затем бесчеловечные тюремщики снова унесли его, и с того времени обитатели кают-компании ничего не слыхали о нем и не видели его.