Капитан Ульдемир.Фантастическая дилогия.

Он круто положил машину в вираж. Короткие крылья дрожали. Спутникам Рыцаря показалось, что плоскости вот-вот отлетят. Но, видимо, пилот хорошо чувствовал, каким запасом прочности обладала машина. Они неслись над городом, катя перед собой волну грохота. Крыши проносились в нескольких метрах под ними. От мелькания могла закружиться голова. Спутники Рыцаря невольно зажмурились: даже Питеку сделалось не по себе. Уве-Йорген смотрел вперед. Он усмехнулся, перебросил пальцы, машина рванулась вверх.

— Штурман! Где центр?

Георгий открыл глаза.

— Чуть правее. Площадь, два больших строения…

— Иду на посадку!

Он уравновесил машину над самым грунтом. Грохот заполнял площадь. Люди в панике бежали.

Уве-Йорген выключил мотор.

— За мной!

Они выбрались наружу.

— Теперь — как я учил!

Оба спутника встали позади пилота, автоматы — на груди, руки на автоматах.

— Шагом — марш!

Средний подъезд дома Хранителей был прямо перед ними.

Маршируя, они пересекли площадь и поднялись на крыльцо.

В вестибюле было много людей. Уже знакомый Питеку чиновник заспешил к ним.

— Что вам…

Уве-Йорген кратко приказал:

— Молчать!

Чиновник умолк.

Уве-Йорген приказал:

— К Главному Хранителю! Живо!

Чиновник попятился:

— Это невозможно! Изложите ваше дело, и я…

Уве-Йорген, не снимая автомата с груди, только задрав ствол, выпустил очередь. Штукатурка посыпалась на пол.

— Вопросы есть? — спросил пилот.

Чиновник молчал.

— К Хранителю, живо! Ну, долго мне ждать?

— Но… его нет!

— Веди!

— Но его действительно нет! Он в Сосуде!

— Я тебя самого загоню в сосуд, — сказал пилот. — И ты там останешься, покуда тебя не выплеснут вместе с дерьмом. Ну?!

— Пожалуйста, — тихо проговорил чиновник. Переведя взгляд на Питека, он лишь укоризненно покачал головой. — Я отведу вас.

— Если ты еще будешь болтать…

Чиновник повернулся и торопливо пошел.

Трое зашагали за ним, четко ступая в ногу. Уве-Йорген любил театр и знал — или полагал, что знал, — какие сцены нравятся людям.

Трое зашагали в ногу по бесконечному коридору. Остановились перед железной дверью.

— Открыть!

Чиновник послушно отворил. Руки его подрагивали.

— Вперед — марш!

Лестница. Площадка, перегороженная решеткой.

— Вперед, ты!

— Сейчас, сейчас… Одну минутку…

Чиновник возился. Потом повернул лицо к пилоту, вымученно улыбаясь:

— Надо разрядить. Иначе…

— Быстрей!

— Да-да, сию секунду…

Наконец решетка поднялась.

— Вперед!

Снова коридор. Снова железная дверь.

— Открыть!

Дверь распахнулась. За нею был кабинет.

Уве-Йорген взглянул на Питека:

— Тут?

— Да.

Они вошли, громко, четко стуча каблуками.

Здесь по-прежнему был стол, а у стены — пульт. Компьютер работал; никого не было.

— Где он?

Чиновник развел руками.

— Я же говорил вам: его нет…

— Когда будет?

— Кто может знать это?

— Ладно. Веди к другому Хранителю.

— Они сейчас все вместе… там, в Сосуде.

— По ту сторону улицы, — подсказал Питек.

— Веди туда.

Чиновник покачал головой.

— Туда вам не пройти.

— Даже с этим? — Пилот похлопал по прикладу автомата.

— С чем бы то ни было, — ответил чиновник, чуть улыбнувшись.

Уве-Йорген едва не скрипнул зубами: вся постановка оказалась ненужной, премьера сорвалась: преимущество внезапности было утеряно.

Однако бороться надо до последнего.

Уве-Йорген уселся в кресло.

— Будем ждать. Ты тоже. Сядь вон туда.

Чиновник послушно уселся.

В молчании потекли минуты. Белый, спокойный свет лился в окна. Милое солнышко, звезда Даль, затаилась, как представлялось Уве-Йоргену, перед командой: «В атаку — вперед!»

* * *

Раскапывать руины Иеромонаху понравилось. Работа была спокойная, интересная. То одно найдешь, то другое. Он раскопал все-таки вход в тот домик. Стал выкидывать землю изнутри. Повозился изрядно. Время от времени вылезал, отирал пот со лба — день был, как обычно, жарким, — поглядывал, где девица, не сбежала ли. Нет, всегда была поблизости. Тихая, смутная немного. Скучает, понимал Никодим. Так и должно. Пара ему нравилась. Она — молодая, пригожая. Он — солидный, надежный. Совет да любовь.

В свой час позвала обедать. Поели. Никодим пробовал заговаривать. Хотелось поговорить о жизни — как она ее понимает. Девица отмалчивалась. Хотя ей, молодой, и негоже было молчать, когда спрашивают старшие.

Отдохнув, Никодим полез копать дальше — все равно ничего другого не придумать. Вырыл шкатулку с кристаллами, попалась еще фотография, залитая пластиком, сохранная. Была она вделана в крышку той шкатулки изнутри. Фотография была скорбная. Люди стояли у надгробной плиты. Вокруг — деревья с длинными иглами, здешние. Схоронили, верно, давно: плита уже влегла в землю.

Кто-то из здешних преставился, стало быть. Имя есть на плите. Как же его звали? Все равно, конечно, — но любопытно.

Снимок был небольшой, плита смотрелась наискось, прочитать было трудно. Однако зрение у Иеромонаха было отменное, не испорченное чтением смолоду. Он прищурился, повертел снимок и прочел все-таки. Одолел.

Ганс Пер Кристиансен — вот что было написано на плите. И дальше — несколько строк, помельче, уже и вовсе неразличимо.