Капитан звездолета (сборник)

— Тебе не следовало так плотно наедаться перед спуском, — сердито сказал Званцев. — И не следовало пить. Ты ведь знаешь, что бывает.

— Всего-навсего жареная утка на двоих и по две рюмки коньяку, — ответил Белов. — Я не мог отказаться. Мы с ним сто лет не виделись, и он улетает сегодня ночью. Он уже улетел, наверное. Всего по две рюмки… Неужели пахнет?

— Пахнет.

“Это скверно”, — подумал Белов. Он вытянул нижнюю губу, подул тихонько и потянул носом.

— Я слышу только духи, — сказал он.

“Дурак!” — подумал Званцев.

Акико виновато сказала:

— Я не знала, что это так серьезно. Я бы не душилась.

— Духи — не страшно, — сообщил Белов. — Даже приятно.

“Патентованный дурень!” — подумал Званцев. Белов шевельнулся, стукнулся макушкой о замок люка и зашипел от боли.

— Что? — спросил Званцев.

Белов вздохнул, сел по-турецки и поднял руку, ощупывая замок над головой. Замок был холодный, с острыми грубыми углами. Он прижимал к люку тяжелую крышку. Над крышкой была вода. Сто метров воды до поверхности.

— Званцев, — сказал Белов.

— Да?

— Слушай, Званцев, почему мы идем под водой? Давай всплывем и откроем люк. Свежий воздух и все такое.

— Наверху пять баллов… — ответил Званцев.

“Да-да, — сообразил Белов, — пять баллов. На поверхности болтанка, открытый люк зальет водой. Но все равно, сто метров над головой — это неуютно. Скоро начнется спуск, и будет двести метров, триста, пятьсот. Может быть, будет километр или даже три километра… Зря я напросился, — подумал Белов. — Нужно было остаться на “Кунашире” и писать книгу”.

Еще одна креветка стукнулась в иллюминатор. Словно крошечный розовый взрыв. Белов уставился в темноту, где на миг появился силуэт стриженой головы Званцева.

Званцеву, разумеется, такие мысли и в голову не приходят. Званцев совсем другой, не такой, как многие. Во-первых, он опытный глубоководник. Во-вторых, у него железные нервы. Такие же железные, как проклятый замок. В-третьих, ему наплевать на неизведанные тайны глубин. Он погружен в методы точного подсчета китового поголовья и в вариации содержания протеина на гектар планктонного поля. Его заботит хищник, который зарезал молодых китов. Шестнадцать молодых китов за квартал, и все как на подбор, самые лучшие! Чуть ли не гордость тихоокеанских китоводов.

— Званцев!

— Да?

— Не сердись.

— Я, не сержусь, — сердито сказал Званцев. — С чего ты взял?

— Мне показалось, что ты сердишься… Когда мы начнем спуск?

— Скоро начнем.

Пок… Пок-пок-пок-пок… Целая стайка креветок. Совсем как новогодняя пиротехника. Белов судорожно зевнул и торопливо захлопнул рот. Вот что он сделает: будет все время держать рот закрытым. Но он и минуты не выдержал.

— Акико-сан, how do you feel? Как самочувствие?

— Хорошо, спасибо, — вежливо ответила Акико. По голосу было понятно, что она не обернулась.

Тоже сердится, решил Белов. Это потому, что она втрескалась в Званцева. Званцев сердится — и она тоже. Она смотрит на Званцева снизу вверх и называет его не иначе, как “господин субмарин-мастер”. Очень уважает его, прямо-таки благоговеет. Да, она втрескалась в него по уши, это всем ясно. Ясно, наверное, даже Званцеву. Только ей самой еще не ясно. Бедняжка, ей очень не повезло. Человек с железными нервами, чугунными мускулами и медным лицом. Монументальный человек этот Званцев. Человек-будда.

В два часа ночи Званцев включил свет и достал карту. Субмарина висела над центром впадины, в восьмидесяти милях к юго-западу от дрейфующего “Кунашира”. Званцев рассеянно чиркнул по карте ногтем и объявил:

— Начнем спуск.

— Наконец-то! — проворчал Белов.

— Господин субмарин-мастер, — сказала Акико. — “Орига” будет спускаться по вертикали?

Субмарина Званцева называлась “Ольга”, а не “Орига”. Акико иногда не выговаривала букву “л”. Званцев ни разу не встречал японца, который выговаривал бы “л” всегда правильно.

— “Ольга” не батискаф, — сухо сказал Званцев. — Мы будем спускаться по спирали.

Он и сам не знал, почему он сказал это сухо. Может быть, потому, что снова увидел Акико. Он думал, что хорошо помнит ее, но оказалось, что за несколько часов в темноте он наделил ее черточками других женщин, совершенно не похожих на нее. Женщин, которые нравились ему раньше, товарищей по работе, актрис из разных фильмов. При свете эти черточки исчезли, и она показалась ему тоньше, угловатее, смуглее, чем он представлял себе. Она была похожа на мальчишку-подростка. Она смирно сидела рядом с ним, опустив глаза, положив руки на голые колени.

“Странно, — подумал он, — я никогда не замечал раньше, чтобы от нее пахло духами”.