Капитанские повести

Хозяин козырного шлема вытащил из нутра кабинки руку с ярким свертком, размахнулся, и пакет довольно точно упал на палубу между комингсом трюма и фальшбортом. Метатель даров подпрыгнул, поаплодировал сам себе, потом, повернув голову, рукой показал пилоту: сдвинься, мол, в сторонку. Вертолет сполз в сторону мостика.

— Ну и артист! — сказал Виталий Павлович, укоризненно покачал головой и погрозил вертолетчику пальцем.

Шнурованные ботинки поджались, последовал взрыв бурного протеста, негодующих и разъясняющих жестов, улыбок, набор приветствий вплоть до воздушного поцелуя, и капитану пришлось тоже помахать ему, будто лоцману, приветственно рукой. Человечек еще раз подпрыгнул, еще поприветствовал нас сжатым кулаком, затем сложил руки, словно чаплинский пилигрим, и опрокинулся в темноту кабинки. Дверь закрылась, вертолет отодвинулся, а я перешел на шлюпочную палубу посмотреть на сверток.

Никто из экипажа, несмотря на естественное любопытство, не бросился его поднимать под взглядами с вертолета. Однако внизу спорили.

— Миша, ну и болван ты! Дай же я его капитану отнесу!

— Стой. Прикажут — понесешь.

— Лысый ты пень, дай хоть глазом глянуть…

— Стой, Федя. Прикажут — посмотришь.

— Наверх попадет, хрена с два мы что увидим!

— А тебе и смотреть не положено.

— Дурак ты, Миша, хоть и боцман, — обмяк Федя, — отпусти локоть, люди смотрят…

— Сходи-ка, принеси дар божий, — сказал Виталий Павлович, и я, стараясь не торопиться, сходил за свертком на палубу.

Вертолетик дождался, пока я передал сверток капитану, приветственно побарахтался с борта на борт и, облетая нас, направился к берегу.

Цветастая коробка, обернутая поролоном и перетянутая радужной спиннинговой жилкой, не имела постоянного центра тяжести и побулькивала. Когда ее распаковали на штурманском столике, внутри оказались две бутылки коньяку, уложенные валетом, несколько пачек сигарет и записка, из коей, даже не зная французского языка, можно было понять, что данным презентом от лица прессы приветствуется первое судно, прибывающее из Канады в Бордо сегодня, 14 июля. Долой Бастилию! — заканчивалась записка.

— Брызги первой революции! — сказал капитан.

— Да, причина повеселиться есть, — добавил помполит, — национальный праздник. Радист, ты найди-ка пленку с марсельезой на всякий случай.

— Это я к себе до таможни заберу, — подмигнул Виталий Павлович, укладывая булькающие, звенящие и шуршащие злаки обратно в коробку, — а вот это, Андрей Иванович, вам в судовой музей. — И он протянул помполиту записку и рулон поролона, на котором чем-то вроде фломастера было выведено: «Русс — ура!»

Помполит посмеялся, свернул поролон потуже, отнес в каюту и потом по трансляции зачитал экипажу информацию о происшедшем. Еще на переходе он обстоятельно рассказал нам о первой французской революции, и эпизод с этим пакетом как нельзя лучше пришелся ко двору.

— Мы не знаем, от лица какой прессы нас приветствовали, но приветствовали нас оригинально, и мы будем считать этот пакет с неба знаком добрых чувств французов к нам!

В тот же вечер, спустя три с половиной часа, мы разглядывали свой «Валдай», пенящий Бискайку, на экране телевизора, удивлялись тому, какой он подтянутый и чистый, видели себя, чаек, берега Франции и Виталия Павловича, грозящего пальцем и приветственно машущего рукой. Комментатор сказал в заключение:

— Наш репортер и команда вертолета сердечно ответили на приветствие советских моряков, пришедших с грузом для Франции из Монреаля.

Поздно вечером Виталий Павлович для начала угощал вертолетным коньяком портовые власти, агента и прессу, и благодаря газетам «Валдай» на несколько суток стал самым популярным судном в устье Гаронны.

Капитан не предполагал, как это может отрыгнуться ему в дальнейшем.

8

Старпом пришел еще до обеда.

— Ну, так быстро? Позагорали бы.

— Какое загорание, когда только и думаешь, за что шеф раздалбывать собирается.

— То-то вы весь раздолбанный ходите. По-моему, я как раз давно вам этим не докучал… Садитесь.

— Да я уж постою, — сказал Василий Григорьевич, подтянул нижнюю губу, прислонился к дверному косяку.

— Ну пожалуйста.

Виталий Павлович приотвернул регистр кондиционера, ладонью опробовал напор выходящего воздуха, еще покрутил рукоятку, чтобы уменьшить шум, наконец добился того, что нужно, и осмотрел Дымкова.

Старпом стоял в светлой тропической форме, со стиснутыми зубами, страдал самолюбием. Губы Василия Григорьевича были поджаты, и потому казалось, что он наложил на десны защитную резинку, как перед боксом. Руки, сомкнутые за спиной, выкатывали вперед грудь, и под черными бакенбардами шевелились желваки.

Виталий Павлович в очередной раз подивился тяжелой красоте старпомовского лица и сказал, легонько прихлопнув рукою по столу:

— Ну, начнем. Зачем вам понадобилось Мисикову прогул объявлять по трансляции?

— Если бы у вас не свистнули, все было бы не так. Я бы его разбудил и вызвал к себе. Вообще не понимаю, почему этого соню защищать надо…