Капитаны (СИ)

— Тебе больно? Позвать доктора? — она оглядывает его забинтованную грудь. Во втором межреберье замечает трубку — дренаж, что извилисто идёт вниз. Свободный конец этой системы опущен в колбу, заполненную водой. Бишоп прищуривается, рассматривая мелкие пузырьки воздуха, что изредка всплывают к поверхности дробными стайками: Эйр утверждал, что у дренажа есть клапан, защищающий Леви от обратного тока жидкости{?}[Реально существующий метод удаления жидкости/воздуха из плевральной полости, называется дренаж Бюлау или дренаж по Бюлау].

Аккерман вновь откидывается на подушку. Морщится, но голос звучит ровно:

— Не зови… пока… — он медленно сжимает пальцы, касаясь её ладони. Такой близости кажется недостаточно. Леви не скажет вслух, но ему страшно. Страшно снова провалиться в липкий холод небытия, в обманчиво нежные чертоги Морфея, сплетённые с изощрённым эфиром наркоза. Страшно потерять её тепло и остаться одному. Вновь одному. Аккерман всматривается в родные зелёные глаза в надежде, что Кáта всё поймёт сама. Как у них и завелось. — Не уходи…

— Я здесь, Леви, — мягко улыбается Катрина, ответно касаясь его руки.

— Не уходи далеко…

— Не уйду. Я буду сидеть тут, рядом с тобой…

Леви слабо выдыхает смешок:

— Это далеко…

Кáта с секунду смотрит в голубо-серые омуты, а затем вдруг выпускает его ладонь. Быстро стаскивает с себя сапоги и залазит на кровать, садясь у изголовья. Заботливо пододвигается ближе, осторожно и ласково оглаживает его щёки, очерчивает линии носа и бровей, убирает влажные иссиня-чёрные прядки, прилипшие ко лбу. Её пальцы медленно перебирают волосы, нежно играют, а Леви млеет: прикрывает глаза на такую негу. Бишоп на мгновение ловит себя на мысли, что, быть может, когда-то так делала и Кушель — его матушка. Ласкала маленького Леви, пока тот не заснёт. Странно, но представить Аккермана ребёнком вдруг кажется невообразимой задачей для воображения…

В комнате наконец-то воцаряется спокойствие, что было утеряно большую часть дня. Жизнь вновь приводит чаши весов в шаткое равновесие. Бишоп чувствует, что Леви здесь, живой и дышащий — прямо под боком. Голова медленно пустеет. Образы вспыхивают блёклыми мотивами, перетекая в обрывочные мысли, заходящие в тупики. Одним из воспоминаний становится разговор, произошедший в коридоре у палаты. Кáта столкнулась с доктором Эйром, а тот вдруг её озадачил.

— Он упёртый, — тихо произносит Эйр, так тихо и внезапно, что Катрина вздрагивает и потерянно оглядывается на него. Хочет уточнить вопрос ли это, но хирург лишь констатирует вновь: — Он упёртый.

— Упрямый. — Врач морщится, кривит губы в выражении сомнения.

— Это гражданские тонкости, мне всё равно как это называть. Но он упёртый и наверняка любит играть в “сильного”. — Эйр резко вскидывает руку, не давая и шанса возразить или апеллировать. — Не спорю, Леви действительно сильнее многих. Признаюсь, я давно не встречал в своей практике таких, а мой стаж уже перевалил за сорок лет. Но даже сильнейшим требуется выполнять предписания, если они хотят вылечиться. И моё предписание: адекватное обезболивание. Без пререканий, без увиливаний, без фраз “я могу это стерпеть”. Доступно?

Кáта кивает. Она понимает язык медицины, где “надо” значит надо.

— Да.

— Мы влезли в плевральную полость, чтобы его спасти: такое природа с трудом прощает. Вы знаете его лучше других, увидите тень боли на лице — сразу же сообщаете. Станет отнекиваться — будете порошок ему в рот насильно пихать или в чай подмешивать. А при инъекциях — держать крепко, чтобы он меня не ударил. Ясность имеется?

— Да, — нехотя выдавливает она, всматриваясь в дверь комнаты, порог которой отчаянно хочется пересечь.

— Очень на это надеюсь, лейтенант…

Леви дышит урывисто, но уже глубже. Кáта чувствует, что он ещё не спит, несмотря на её ласки. И огонёк, пульсирующий за грудиной, заискивающе подталкивает Бишоп говорить. Чтобы снова слышать голос. Снова убеждаться в реальности происходящего.

— Леви? — он сипло мычит, жмурясь. — Если бы ты мог начать всё с начала… Если бы не было ни Подземного города, ни стен, ни титанов, ни разведки — если бы всё было по-другому, как в книжках… Чем бы ты хотел заняться?

Аккерман запрокидывает голову, проминая подушку. Чуть улыбается, смотря её прямо в глаза.

— Иногда… — облизывает пересохшие губы и вдыхает поглубже. — Иногда я думаю, что мог бы открыть магазин с чаем… Продавать дельные сорта, не мешая, как те шарлатаны на рынке. Только представь: славный, отборный чай… А ты?

Кáта нежно чертит узоры по его коже. Будущее всегда казалось ей с детства чем-то эфемерным, неуловимым. А если бы всё было по-другому…

— Не знаю, — тихо шепчет она. — Наверное, выпечкой. Порой у меня перед глазами сами собой всплывают рецепты, записанные рукой Виктора… Он сохранил их все по запискам мамы… Я не могу их забыть. Даже если хочу. Они так глубоко в голове, что… — Катрина вдруг смеётся, распарено жмурясь. — Я бы открыла пекарню… Какая же сказка была бы: чайный магазин и пекарня рядом…