Капитул Дюны

Именно в этом тесном домике, освещаемом электричеством с местной электростанции, с двумя портативными пишущими машинками, занявшими большую часть единственного стола, начали мы свою совместную жизнь: работа, музыка, писательство и другие радости, которые доставляет человеку его существование.

Я отнюдь не хочу сказать, что наше супружество было сплошной эйфорией. Бывали моменты скуки, страха и боли. Но у нас всегда находилось время для смеха. Даже в свои последние дни Бев находила силы, чтобы улыбнуться и похвалить меня за то, что я удачно положил ее на подушки, или облегчил ей боль нежным массажем, или делал для нее то, что сама она не могла больше делать из-за болезненной слабости.

В свои последние дни она не позволяла прикасаться к себе никому, кроме меня. Наше супружество было, однако, полно такой любви, что сама Бев говорила, что, когда я делаю для нее самые интимные вещи, у нее создается впечатление, что она делает их сама. Хотя мне приходилось делать для нее то, что родители обычно делают для своих младенцев, она не чувствовала себя уязвленной и не считала, что этим я ущемляю ее достоинство. Когда я поднимал ее, чтобы перестелить постель или помыть ее, она доверчиво обнимала меня за шею, а ее голова, как это было всегда, уютно укладывалась в ложбинку на моем плече.

Трудно понять, что в эти моменты я испытывал радость, но поверьте мне, что именно так оно и было. То была радость духа. Радость жизни даже в преддверии смерти. Ее рука была в моей руке, когда она умерла, и ее лечащий врач, не скрывая слез, сказал фразу, которую я буду хранить в своем сердце:

– На ней была милость Божья.

Но не все понимали это, даже те, кто видел и знал Бев. Я помню, как очень давно мы вошли в госпиталь в ранний, предрассветный час. В этот день родился наш первый сын. Мы шли смеясь. Встречавшая нас медицинская сестра не скрывала неодобрения. Рождение ребенка болезненно и опасно. Женщины подчас умирают в родах. Чему смеются эти люди?

Мы смеялись потому, что скорое появление на свет новой жизни, частицы нас с Бев, наполняло нас ощущением счастья. Мы смеялись, потому что Бев должна была дать жизнь ребенку в здании, построенном на месте того самого госпиталя, где появилась на свет сама Бев. Какая замечательная преемственность!

Наш смех оказался заразительным, и скоро улыбались все, кого мы встречали в коридоре на своем пути. Неудовольствие сменилось одобрением. Смех был ее отличительной чертой. Она всегда смеялась в самые тяжелые минуты.

Она всегда радовалась новому. Она умела находить незнакомое во всем, с чем сталкивалась, и это новое возбуждало в ней живейший интерес. Эта наивность, казалось бы, присущая Бев, совершенно неожиданно оборачивалась высочайшей мудростью. Она стремилась найти хорошее во всем. В ответ она получала такое же отношение.

– Мстить могут дети, – говорила она. – Только люди с незрелой психикой способны мстить.

Она славилась тем, что часто звонила людям, оскорбившим ее, и предлагала отбросить разрушительные чувства. «Давайте будем друзьями». Меня не удивило ни одно соболезнование из тех, с которыми обратились ко мне самые разные люди.

Совершенно типичным для Бев было то, что она буквально заставила меня позвонить радиологу, чьему лечению в 1974 году она была обязана своей преждевременной смертью. Она просила поблагодарить его за то, что он «подарил мне эти чудесные десять лет. Пусть он знает, что я понимаю: он сделал для меня все, что было в его силах, когда я умирала от рака. Он использовал все свои возможности, и я хочу, чтобы он знал, что я это поняла».

Разве удивительно после этого, что я оглядываюсь на прожитое с ощущением счастья, которое никогда не смогу выразить суетными словами? Разве удивительно, что я не хочу забывать ни одного мгновения этой жизни с Бев? Многие другие встречались с Бев, коснувшись лишь краешка ее жизни, я же разделил эту жизнь с ней без остатка. Я не смог бы оказать ей ту поддержку, ту помощь, которая была так необходима ей в последние десять лет ее жизни, если бы она, не требуя ничего взамен, не жертвовала собой для меня всю нашу совместную жизнь. Я считаю, что в этом было мое главное достояние и чудесная привилегия.

Фрэнк Герберт

Порт-Таунсенд, Вашингтон,

6 апреля 1984 года