Капкан для белой вороны

– Мне сложно объяснить свой дар, но он – мой крест на всю жизнь. Он – мой способ жить, зарабатывать на хлеб, быть нужной людям. Да-да, я могла бы быть очень полезной. Но кто хочет меня слушать? Кто мне верит? Когда предчувствуя смерть соседского ребенка от зубов собаки, я взяла на себя смелость устранить монстра, меня положили в больницу и так накачали транквилизаторами, что я и правда чуть не сошла с ума. С той поры я не больно то откровенничаю. Не знаю, отчего взялась рассказывать про себя вам, постороннему в сущности человеку. Может быть, потому что вы пришли в связи с Алексеем Игоревичем… Я очень его ценю… И еще, мне кажется, ему грозит опасность.

– Что?? Что вы мелете? Что вы такое говорите?? Какая опасность?! – я сама уже была на грани безумия.

– Ой, прекратите, прекратите, у меня сейчас разболится голова. Потише, пожалуйста. Я сказала лишь то, что сказала. Что он в опасности. Я чувствую это. Смерть ходит с ним рядом, но это не его смерть.

Мои, до меловой бледности обескровленные пальцы, слегка ослабили хватку, с которой я вцепилась в угол дубового антикварного стола. Поистине, с кем поведешься… Я пообщалась с Маргаритой все каких-нибудь сорок минут и уже одной ногой в клинике. Каково же Лешке, каково Ларисе? И все-таки где-то в самой глубине души, в дальнем уголке того самого подсознания, о котором говорила Лариса и которому бояться доверять нормальные приземленные люди, я твердо знала – в том, что говорит эта странная женщина, есть смысл, в этом есть правда. Отчего-то я ни секунды не сомневалась, что она действительно успевает оказаться на месте трагедии еще до того, как эта трагедия свершилась.

– А чья же это смерть? – спросила я.

– Это смерть женщины… нескольких женщин. Двух, или трех. Не думайте, что я могу угадать все до деталей. Я вижу лишь в целом.

– Так двух или трех? Вы можете уточнить? – я и сама не заметила, как стала совершенно серьезно обсуждать материи, в которые не верила ни секунды. Я не верила. А мое подсознание отчего-то диктовало обратное. Может быть, необычность обстановки, явные странности моей собеседницы так подействовали, но я разрешила интуиции диктовать тон беседы.

– Знаете, скорее все-таки трех. Две – уже мертвы. Третья, возможно, будет мертвой в самое ближайшее время. Несколько дней. Вопрос нескольких дней.

– Вы можете сказать точно, где это будет?

– Нет, – грустно сказала Маргариты, – не могу. Это по-другому происходит. Я хожу по городу, просто гуляю. И я чувствую, я иду на зов. Я не могу сказать точно, где меня настигнет видение, ощущение близкой смерти. Обычно я чувствую ее за километр или чуть меньше, чуть больше. И иду, порой сбиваюсь, возвращаюсь обратно. Все равно, что идти на запах, случайное дуновение ветра может сбить с пути. Мои способности включаются и тогда, когда речь идет о близких людях. Но я все равно не могу сказать, где именно это произойдет, если это не рядом.

– Это не рядом?

– В данном случае нет. Но… Извините, я очень устала. Не могли бы вы сейчас уйти?

Она так и не договорила. Лицо ее в секунду сделалось синим от усталости, глаза впали, кожа на скулах натянулось до пергаментной тонкости. Видимо, и правда жуткий дар не давался ей даром. Такой вот каламбур. Оставив ее один на один с призраками, я тихо закрыла за собой дверь и вышла на улицу, вдохнула полной грудью загазованный столичный воздух и с облегчением прислонилась к двери подъезда. В опрятной и стильной квартире Маргариты пахло ладаном, сыростью, мокрыми вениками, не знаю почему, но мне показалось, что именно так должно пахнуть в кладбищенских часовнях.

* * *

Бабье лето, тепло вздохнув на прощанье, уступило место слякотной осени. Пока еще не было промозглого холода, но воздух уже был мертвым. Не пахло травой и цветами. Земля, умытая холодными потоками воды, была стерильной, равнодушной ко всему живому. Даже в парке, по которому я брела, толкая ногой камушек, нос не уловил привычных ароматов природы. Жухлая московская листва пахла отчего то бумагой, а не зеленью. Жить в этом городе с каждым годом было все труднее. Днем с огнем здесь не сыскать человека со здоровым цветом лица, а когда вытираешь пыль, тряпка покрывается синими, с радужным отливом, пятнами. И это я живу в еще не самом плохом с экологической точки зрения районе.

Камушек, которому я никак не давала покоя, подскочил на неровной дорожке и укатился далеко в кусты. Словно сбитая с важной мысли, я застыла посреди тропинки, рассеянно озираясь по сторонам. Бабулька, выгуливавшая голосистую болонку, не преминула тут же наткнуться на меня и отругать. Стоят тут, мол, всякие. Болонка из солидарности тоже пару раз тявкнула в мой адрес. Я снисходительно пожала плечами и полезла в кусты. Именно с камешком была связана, не успевшая оформиться, мысль.